Книга Русанов - Владислав Корякин

…На архангельской набережной весело: сколько тут мачт настоящих парусных судов… Надуваются паруса, десятки шхун приплывают и уплывают в море, сотни стоят у берега на якорях, красиво раскачиваются и отражаются в спокойной воде.

Тут люди не стареют душой: я вижу пожилого почтенного человека на самом кончике шпиля (бушприта? — В. К.).

Вижу совсем седого старца, похожего на образ Николая-угодника; он свесил ноги с борта и распевает веселую песню с бутылкой в руке» (1955, с. 616). В приведенных свидетельствах явно сквозят общие черты душевного подъема, которые, вероятно, владели и героем настоящего повествования. Пришвин продолжает далее эту тему, одновременно сообщая нам важную информацию о будущем спутнике Русанова в их первой совместной новоземельской экспедиции, с которым по прихоти судьбы оказался в соседних номерах гостиницы и, как это нередко бывает с бродячими людьми, ощутил общность интересов и впечатлений, о чем и поведал в своем дневнике.

«Белою ночью, когда все кругом молчит, совсем уже неловко так рядом сидеть и молчать.

— Вы куда едете? — спрашивает он.

— К Канину Носу. А вы?

— На Новую Землю.

Мы разговариваем одними словами, мы делимся одним настроением. Наше общение призрачно, так же как и эта белая ночь. Быть может, завтра мы расстанемся, как чужие люди, и никогда не встретимся. Но сейчас мы близки, мы готовы открыть друг другу все, что есть на душе.

Мой знакомый едет тем же путем, как и я, на Новую Землю, на большом прекрасном пассажирском пароходе “Ольга”, а я на маленьком “Николае”. Мы предполагаем возможность нашей встречи в океане и радуемся этому. Он зоолог, едет изучать птиц… Целое лето он будет на Новой Земле, в палатке, в совершенном одиночестве…

Он… показывает металлическое блюдце, в котором будет варить себе уху, кашу, жарить себе птиц; показывает палатку, несколько меховых вещей, ружье…

Мы долго говорим о самоваре и сухарях. Сколько их нужно, чтобы прожить три месяца на Новой Земле? Это сложное вычисление. И брать ли с собой солонину? Зачем брать, когда на Новой Земле живут несметные стада гусей, водится множество оленей, попадаются белые медведи… А можно ли на тюленьем жиру поджарить гусей? Вот вопрос! Да гусей можно жарить в собственном жиру» (1955, с. 617–618). Двое новичков накануне решительных событий готовы обсуждать море проблем, одолевающих их, совсем как в наше время — абсолютно ничего нового, особенно если поблизости нет опытного наставника. Есть и наивности — в полевых условиях костер проще самовара, а еще лучше примус. В любом случае свидетельство Пришвина весьма ценно. Интереснее другое — а где же в них главное действующее лицо нашего повествования — сам Владимир Русанов? Пока ответа на этот вопрос нет…

Вернемся к ситуации в Архангельске накануне отплытия «Королевы Ольги Константиновны», описанной в письме Русанова матери, уже частично цитированном выше. «Тебе за меня нечего тревожиться ни одной минуты, так как путешествие не опасно и очень интересно; я буду не один, а со мной едет новый товарищ, очень симпатичный парень, сту-дент-зоолог из Харьковского университета — он изучает птиц, которых там великое множество. Потом еще с нами едет один художник (Писахов. — В. К.), чтобы рисовать там картины дикой северной природы. Наконец, с нами едет один француз и два русских архангельских чиновника вместе со священником.

Не знаю почему, но отношение ко мне со стороны российской бюрократии весьма любезное, мне оказывают полное содействие даже без всяких просьб с моей стороны; так, например, узнав, что я еду на Новую Землю с научной целью, предложили мне пользоваться единственным хорошим домом в Маточкином Шаре, куда я еду (первое упоминание о предстоящем конкретном районе исследований. — В. К.). Я не отказался и устрою там свою главную квартиру. Разрешают провезти бесплатно массу багажа (таковы были условия Мурманского пароходства для научных экспедиций. — В. К.). Инспектор рыболовных промыслов бесплатно снабжает меня своими сетями, чиновник особых поручений г-н Макаров достанет лодку и наймет самоедов.

Как видишь, путешествие будет обставлено всеми удобствами. Беру с собой прямо чудовищное количество съестных припасов: например, полтора пуда белых и черных сухарей, полпуда сахара, пуд дроби, картечи и пуль, два ружья, полпуда керосину с примусом, масла, сала, крупы, пшена, сыру, колбас, солонины и пр., и пр. У меня одежда: 1) французская — легкая и непромокаемая для охоты и 2) самоедская из оленьих и тюленьих мехов для спанья, невероятно теплая.

Буду охотиться на уток и гусей, которых там тысячи. Постараюсь убить оленя. Белых медведей опасаться нечего, они летом уходят еще дальше на север.

В Архангельске нашлись новые знакомые, которые очень помогают мне в моих окончательных сборах. Особенно драгоценна помощь г-на Афанасьева, милого и радушного архангельца, который угощал меня сегодня великолепными горячими пирогами, треской (особенно хороша с маслом) и, наконец, с изюмом. Вот оно — русское гостеприимство…

Больше ты от меня не получишь ни одного письма до первой половины сентября, так как почта, то есть пароходы, ходит только два раза в год. В сентябре жди меня» (1945, с. 382–383).

Очень личное письмо по форме, такие писали своим родным тысячи молодых людей, отправляясь на «белые пятна» страны, и вместе с тем очень содержательное по сути, вплоть до перечня провианта и снаряжения. Нашлось в нем место и беспокойству за родных, попытке их успокоить. Однако главное для нас другое. Во-первых, Русанов ощутил, что попал в нужную струю — в Архангельске он почему-то нужен, в нем заинтересованы и ему активно помогают. Значит, есть надежда и на будущее, если, конечно, его деятельность в этой первой экспедиции (а скорее экскурсии) окажется успешной. Ощущение предстоящего успеха на фоне обычной в таких случаях легкой тревоги пронизывает письмо. Наконец-то ситуация после пережитого в Париже меняется к лучшему!

Неожиданным для Русанова оказалось содействие архангельской администрации, особенно на фоне неудачи в Геологическом комитете в Петербурге, где не разглядели будущего перспективного исследователя, приняв за выскочку с амбициями. В Архангельске же были традиционно заинтересованы в изучении своих полярных архипелагов, до которых просто не доходили руки. Там, как мы убедились, просто не хватало опытных кадров. Сам Русанов, по опыту общения с чиновниками в Орле и Вологде, любви к этому служилому племени не испытывал, и неожиданное гостеприимство как рядовых архангелогородцев (так традиционно именуют себя жители столицы Поморья), так и представителей местной администрации произвело на него самое благоприятное впечатление. Таким отношением ко всем любителям Севера, особенно из образованных слоев, архангельская администрация «завербовала», пока того не подозревая, профессионала высокого уровня, причем на основе взаимной заинтересованности. Этим историческим опытом не следует пренебрегать.

Письмо также ценно тем, что называет людей, у которых могли остаться какие-то документы и свидетельства о Русанове (оставшийся неизвестным господин Афанасьев, тот же Макаров или тем более художник Писахов), которые так ценны для биографа. Увы, Писахов, например, находясь в оппозиции ко всем властям и пользуясь их повышенным вниманием, предпочитал не вести дневников. Вот почему остается благодарить спутника и помощника Русанова Молчанова за его отчет, опубликованный Географическим обществом, по которому мы столетие спустя можем судить и об их совместном маршруте. С ним связаны немногочисленные скупые свидетельства самого Русанова, крайне важные, поскольку многие из них носят пионерный характер, которые благодаря Молчанову получают «привязку» как на местности, так и на современных картах.