Книга Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

— Да… Зачем ты звонишь, я же просила тебя больше этого не делать! Да, в Вене полный порядок и будут две выставки — фондовская и городская. Нет, я все эти дни, как вернулась из Австрии, так и сижу дома, работаю, и мне почти никто не звонит… Нет, я не передумала… Нет, Костенька, я не стану с тобой встречаться… Это мое личное дело, как я к тебе отношусь, и прости, но на эту тему я не могу с тобой разговаривать — я не одна… Какая полиция — ты что, с ума сошел? Нет, это покупатель. Ты можешь, наконец, сказать, что там у тебя случилось и почему ты все время упоминаешь полицию?… Так приезжай ко мне и расскажи не по телефону… Не можешь? Ладно, давай встретимся… Хорошо, в пять в галерее над кассовым залом, перед «Кингом».

Апраксина успела отойти к окну и, когда Юрикова вернулась в комнату, она смотрела сверху на кладбищенские деревья, над которыми поднимался пар — небо очистилось и солнце заливало молодую листву.

Юрикова подошла к другому окну и встала перед ним, зябко обняв себя руками за плечи. Потом она повернулась к Апраксиной и резко спросила:

— Вы закончили? Что-нибудь присмотрели?

— Нет. Ваши картины мне не по карману, а художник Каменев мне определенно не нравится.

Юрикова как-то неопределенно хмыкнула.

— Но спасибо вам, я получила огромное удовольствие и от этих картин, и от знакомства с вами, однако больше не стану отнимать у вас время. Но, возможно, я позвоню вам еще раз. Вы разрешаете?

— Звоните, — равнодушно сказала Юрикова и пошла к дверям впереди гостьи.

Когда графиня снова вошла в ворота кладбища, солнце уже успело просушить и листву, и дорожки и даже могильные камни. Пол пути Апраксина прошла, не глядя по сторонам, и только пройдя сквозь обезлюдевшую аркаду, обратила внимание, как все вокруг преобразилось: высыхая на солнце, надгробья опять изменились, каждое на свой лад. Поравнявшись с вестницей смерти, Апраксина в удивлении остановилась. Еще недавно, какой-то час назад, этот лик был таким прелестным и юным, а сейчас, под лучами солнца, сквозь черты красавицы проступила маска тления. Ангельское личико превратилось в лицо мертвой женщины, детская округлость мраморных щек сменилась одутловатостью распухшего трупа, с которого вот-вот начнут сползать посеревшие ткани. «С этим ангелом вода и солнце ведут какие-то странные игры!» — подумала Апраксина и решила, что непременно придет сюда еще раз — проверить.

Выйдя из ворот кладбища, она разыскала телефонную будку, позвонила инспектору Миллеру и назначила ему свиданье без четверти пять на Главном вокзале.

На галерее над кассовым залом Главного вокзала располагались маленькие магазинчики и закусочная «Кинг». За столиками, стоящими прямо на галерее, пассажиры и встречающая публика сидели за кофе и прохладительными напитками в ожидании поездов. В основном это была молодежь, но были и солидные посетители — те, что из экономии предпочли «Кинг» более дорогим ресторанам и кафе, располагавшимся внизу. Состоятельные граждане Германии, как известно, не стесняются экономить — «Береги пфенниг, а марка сама себя сбережет».

Около пяти часов на галерею поднялась Анна Юрикова. На ней был светло-зеленый дождевик нараспашку, а под ним темно-зеленое шерстяное платье грубой вязки; ее густые рыжие кудри были схвачены повязкой из шерсти того же цвета. Она прошла в зал «Кинга», выстояла небольшую очередь и вернулась на галерею с подносом, на котором стояли два больших картонных стакана с кока-колой. Один она оставила стоять на подносе, а из другого стала через соломинку потягивать холодный напиток, хмуро и рассеянно поглядывая через барьер на суетившуюся внизу вокзальную публику. Потом она вынула из сумки черный футляр для очков и положила его на середину стола.

За соседний с нею столик уселся полный немолодой немец чиновного вида, типичный «белый воротничок» баварского образца, т. е. более элегантный, чем представители его класса в других землях Германии, исключая разве что Западный Берлин. Небрежным жестом кинув на стол свежий выпуск «Мюнхенер Меркур», он поставил поднос, на котором стоял прозрачный пластиковый стакан с кинговским пивом. Потом сел, развернул гамету и стал читать, потягивая свое дешевое пиво с таким удовольствием и достоинством, как если бы это было достопочтенное монастырское пиво в тяжелой стеклянной кружке. Случайно рассеянный взгляд Юриковой встретился с его ясными голубыми глазами, и баварец ей приветливо улыбнулся. Юрикова чуть нахмурилась и отвернулась. Чиновник ничуть не обиделся и перевернул странницу газеты. Тут к его столу подошла старая бродяжка с двумя большими пластиковыми сумками, набитыми каким-то барахлом. Низким сиплым голосом она спросила, свободно ли место за его столом, на что тот ответил бодрым «яволь!» и мягкой улыбкой. Бродяжка поставила свои мешки под стол и пошла в закусочную. Через несколько минут она вернулась с таким же, как у него, прозрачным стаканом пива и большим пакетом жареного картофеля фри, уселась и принялась за свой скромный ужин. Длинные брусочки картофеля она брала не предназначенной для этого пластиковой вилочкой, а прямо рукой в черной кружевной перчатке с дыркой под большим пальцем. Не сняла она и нелепой приплюснутой шляпки с ветхой вуалеткой; клочья вуалетки спадали ей на нос, и она отдувала их, отправляя в рот золотистые палочки. Комический и жалкий вид бродяжки ничуть не смущал соседа: делая очередной глоток пива, он вежливо приподнял свой стакан и сказал ей: «Прозит!» Старушка в ответ кивнула со скромным достоинством, приподняла в ответ свой стакан и деликатно из него отпила.

Странная эта пара за соседним столиком невольно привлекла внимание Юриковой, и она не заметила, как сзади к ней подошел тот, кого она ожидала.

— Здравствуй, Малыш! — Каменев нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она отстранилась.

— Здравствуйте и давайте, пожалуйста, без этого. Вот ваши очки, я починила их, — она пододвинула к нему черный футляр.

— Ох, слава Богу! Я без них чувствовал себя в Париже, как в Лондоне.

— То есть?

— Видел все в сплошном тумане!

— А! Очень вам сочувствую.

Каменев надел очки, и лицо его сразу стало уверенным.

— А почему ты говоришь мне «вы»? И почему мне нельзя поцеловать тебя?

— Потому что я этого не хочу.

— Малы-ыш! Что за муха тебя укусила?

— Никто меня не кусал, и я вам не малыш.

— Ох! Как я не люблю, когда ты такая…

— Какая?

— Вздорная и колючая. Тебе не кажется, что это будет звучать глупо, если мы с тобой станем обращаться друг к другу на «вы»?

— Мне — не кажется. Садись, пей свою колу и выкладывай, зачем я тебе понадобилась?

Каменев устало вздохнул, грустно улыбнулся и сел.

— Вот видишь, ты и сама не выдерживаешь своего надуманного «вы». К чему все это, Анна? У нас наступило тяжелое время, все наше будущее зависит сейчас от того, как мы с тобой переживем это трудное настоящее. Почему ты хочешь еще омрачить его?