Книга Константинов крест (сборник) - Семён Данилюк

Отворотившись от женщин, Горевой рывком вздернул рубаху, обнажив обожженный, пергаментный бок.

— Я на «Святителе Николае» горел!

Внезапный порыв добродушного вроде старика смутил Арташова. Отчего-то прежде не приходило в голову, что тридцать лет назад, в ту самую, породившую революцию войну, называемую в учебниках империалистической и антинародной, также сражались русские люди, и действительно гибли, и действительно совершали подвиги. И вовсе не считали, что гибнут понапрасну. А просто выполняли свой долг перед Россией, подобно тому, как его разведчики — перед новым, стоящим на этой же земле государством — Советским Союзом.

Невельская меж тем проворно подошла к Горевому, приобняла, забормотала:

— Полно вам, Сергей Дмитриевич! Werfen Sie nicht die Perlen vor die Säue. Ihnen schwirren ja die Köpfe. Lisa — das mag noch hingehen. Aber vergessen Sie doch nicht, dass sie Sieger sind, und wir von ihnen abhängen. (Не мечите бисер перед свиньями. У них же просто каша в голове. Ну ладно Лиза, но вы-то хоть не забывайте, что они победители, и мы от них зависим).

Услышанное вернуло Арташову душевное равновесие.

— Непросто вам, как погляжу, — насмешливо посочувствовал он. — С победителями и впрямь приходится считаться, даже если их за свиней держишь.

С удовлетворением подметил, как смущенно переглянулись оконфузившиеся аристократы.

— Только если вы такие патриоты, чего ж родину оставили? Аж до Померании драпанули! Кстати, теперь-то отчего не удрали дальше на Запад? Не успели? Или дошло, наконец, что Советский Союз — это навсегда?

— Не дай бог! — вырвалось у баронессы.

Глаза Арташова сузились:

— Даже так откровенно? Здорово же вы советскую власть не любите.

— Элиза! — бессильно вскрикнула Невельская.

Но баронесса уже не владела собой:

— А за что ее любить, вашу власть? Всё лучшее, что веками накапливала нация, цвет и надежду ее, — вырезали или выдавили. И что осталось? Власть быдла!

Она, не скрываясь, оглядела насупившегося Сашку.

— Никогда не смирялась и не смирюсь! — отчеканила баронесса.

— Оно и видно, — Арташов хмыкнул. — Только не немецкой баронессе о России разглагольствовать. Патриоты они! Чуть беда и — к своим, под крылышко. Большевики вас не устроили. Зато с фашистами, похоже, куда легче спелись. Они-то для вас не быдло. И замок оставили, и денежек на собственный пансионат отвалили. Должно быть, из-за замка и не уехали? Жалко стало добро бросать?

Лицо баронессы исказилось. Горевой бросился поддержать ее. Но она надменно отстранилась.

— Словом, так, господа хорошие! — Арташов поднялся, сдернул полевую сумку, оставив на лощеной библии пыльный след. — Насчет пособничества — это вам с другими придется объясняться. Я же реквизирую особняк для нужд армии.

Он повернулся, собираясь выйти. И — едва не сбил подошедшую вплотную Невельскую. Благодушное ее личико от волнения покрылось пигментными пятнами.

— Постыдитесь, молодой человек! — выкрикнула она. — Кому вы это говорите? Элиза — коренная петербуржка, из старинного прибалтийского рода. А Сергей Дмитриевич, если угодно знать, добровольно от нансеновских документов отказался, а значит, и от пособия. Впроголодь жил, а сохранил императорский паспорт в надежде вернуться на Родину. Что же касается подачек! Баронессу перед самой войной едва в гестапо не забрали за то, что евреев приютили. Да и в эту зиму спасло лишь то, что на свои средства содержит пансионат для девочек-сирот. На свои, понимаете?!

— Чьих сирот? Небось, фашистского офицерья? — брякнул Арташов, всё еще в запале.

— И офицеров тоже! — в тон ему подтвердила баронесса. — Сироты, они потому и сироты, что без родителей остались.

Она указала на одно из окон.

— Извольте сами полюбопытствовать!

Арташов неохотно кивнул Сашке. С презрительной миной тот прошел к указанному месту, отдернул штору. Всмотрелся.

— Мать честная! Товарищ капитан! — он приглашающее отодвинулся.

Арташов выглянул наружу.

Внизу, на аккуратной зеленой полянке, меж цветущими белоснежными яблонями, были густо натянуты бельевые веревки. Вдоль них, перебирая руками, передвигались в разные стороны полтора десятка худеньких девочек в одинаковых серых платьицах и белых фартучках, с черными повязками на глазах. Проходя мимо друг друга, они старались дотронуться одна до другой и, если удавалось, выкрикивали радостно: «Gehascht! Gehascht!» (Загасила! Загасила!). Увлеченные игрой, они задорно перекрикивались. Подле резвящихся девочек прохаживались две женщины-смотрительницы — в строгих длинных платьях из синей ткани.

— В салочки играют, — пробормотал Сашка. — Только почему-то все водящие.

В этот момент одна из девочек, заигравшись, неловко сбила повязку с лица подруги. Подоспевшая смотрительница подняла повязку с травы и, надевая, приподняла детское личико за подбородок. Арташов разглядел вскинутые к небу пустые глазницы.

Сашка ткнул пальцем в угол полянки, где на витой скамейке, в такой же одежде и с такой же черной повязкой на глазах, сидела четырехлетняя белокурая малышка. С безучастным выражением лица она гладила ладошкой устроившегося на коленях карликового пуделя.

Арташов почувствовал спазм в горле. Он ухватил ладонью собственное лицо и принялся яростно растирать.

— Что это? — не оборачиваясь, выдавил он.

— Сами изволите видеть, — сзади подошел Горевой. — Слепые девочки. Жертвы бомбардировок… Английских бомбардировок, — поспешил уточнить он. — Рюген, видите ли, — особый остров. Здесь ведь заводы, «Фау» делали. Так что перепахан изрядно. Нас-то почти не коснулось. А вот в срединной части… После первых бомбежек ездили, смотрели, чем помочь. Сначала одну выжившую подобрали, другую. А потом уж по острову прокатилось, и — отовсюду повезли. Не отказывать же! Учим их. Стараемся как-то приспособить к жизни. Ведь, считай, все сироты.

— Возраст? — скупо уточнил Арташов.

— От четырех, — Невельская показала на девочку на скамейке, — до… — она сделала едва уловимую паузу, — тринадцати лет. Так что вряд ли солдатам будет удобно в таком обществе. Тем более и с продуктами у нас теперь, сами понимаете… Урезаем всё, что возможно.

— Потому и не уехали, — догадался Арташов.

Баронесса высокомерно смолчала. Гордо подобрался Горевой. Лишь Невельская подтверждающе закивала:

— Как же тут уедешь? Кому теперь до них? Вот передадим с рук на руки оккупационным властям, а тогда уж, если бог поможет… Так, Лиза?

Баронесса фыркнула:

— Надеюсь, с детьми-калеками ваша благословенная власть всё-таки не воюет?

Арташов ощутил смятение.

Они всё понимали. Беглецы, ярые, непримиримые, даже не умеющие скрыть своей ненависти к советской власти, они не могли не знать, что грозит им. И всё-таки остались. Это был их выбор.