Книга Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев

Француз д'Аллион не ошибся: старший брат Бестужев-Рюмин на самом деле ещё будет играть важную роль в жизни Российской империи.

Отделался лёгким испугом и вице-канцлер. Более того, его императрица привлекла к участию в работе комиссии, расследовавшей дело Лопухиных и его невестки Анны Гавриловны. Кстати, в августе Алексей Петрович заболел. Не исключено, что болезнь была мнимой: он, как в своё время вице-канцлер А.И. Остерман, решил «заболеть», чтобы не быть вовлечённым в опасные дела. Во всяком случае, 17/28 августа 1743 года он извещал барона И.А. Черкасова: «В прошлый четверток, будучи при дворе, повредил я ногу, а в субботу и в воскресенье много при Дворе стоя и ходя, толь жестоко более повредил, что по сей день (как дворцовой лекарь Баре ни ползует) ещё принуждён в постеле лежать, и с великим трудом смогу чрез избу перейти». Впрочем, добавляет он, как скоро ратификация Обусского мира «поспеет, то как ни на есть ко двору притащусь». В «Протоколах приёма императрицей руководства КИД» за 1745 год имеется пометка о другом случае болезни канцлера — в марте — апреле.

…Итак, страшный акт трагедии завершился. Стрела мести Лестока, выпущенная в братьев Бестужевых, задела лишь их близких, но своей цели не достигла. Дело Лопухиных затронуло судьбу несколько частных, хотя и достаточно влиятельных персон в России, но от него пошли кругами волны по всей Европе. Оно получило широкий резонанс во всей Европе и в определенной степени негативно повлияло на политический климат в Европе, в частности, на русско-австрийские, русско-прусские и австро-прусские отношения.

Виной тому, возможно, был маркиз де Ботта, возбудивший у бедных Лопухиных и их друзей ложную надежду на освобождение брауншвейгского семейства, подставивший их под топор и плеть палача, а сам благополучно отбывший к месту нового назначения в Берлин.

Елизавета, и без того с подозрением относившаяся к Австрии и императрице Марии-Терезии, воспылала к австрийцам злобой, что, естественно, сказалось на межгосударственных отношениях и планах А.П. Бестужева-Рюмина осуществить свою систему государственных союзов, в которой Австрия занимала важное место.

Мария-Терезия, судя по всему, не причастная к заговору своего посланника, тем не менее первое время взяла его под защиту, утверждая, что в Петербурге его оговорили понапрасну. Потом под давлением Петербурга она решила его предать суду, но Елизавета и этим шагом была возмущена, потому что считала, что виновного следовало наказать без всякого суда. Вскоре Мария-Терезия убедилась, что упрямство русской самодержицы было не переломить. Петербург ещё больше озлобился, и отношения между обеими столицами оказались на грани разрыва. Елизавета приказала своему послу в Вене Л.К. Ланчинскому покинуть Австрию. Но посол неожиданно расхворался, а тут и Мария-Терезия пошла на попятную: пожертвовав Боттой[57], она поспешила восстановить со своей петербургской «сестрой» добрые отношения. Россия занимала важное место во внешних связях Австрии.

Лопухинским делом и разладом в русско-австрийских отношениях весьма искусно воспользовался Фридрих II. Как только известие об этом деле дошло до Берлина, он приказал своем министру Подевильсу:

«Надобно воспользоваться благоприятным случаем; я не пощажу денег, чтоб теперь привлечь Россию на свою сторону, иметь её в своём распоряжении; теперь настоящее для этого время, или мы не успеем в этом никогда. Вот почему нам нужно очистить себе дорогу сокрушением Бестужева… ибо когда мы хорошо уцепимся в Петербурге, то будем в состоянии громко говорить в Европе».

Из Берлина в Петербург полетели добрые советы, в которых Елизавета усмотрела искреннее участие прусского короля к своей особе. Фридрих советовал упрятать Иоанна Антоновича и всё его семейство куда-нибудь подальше и удивлялся инертности и нерадению, с которым подходили до сих пор к Анне Леопольдовне, принцу Антону и их детям.

«Отеческий» совет короля Пруссии был немедленно исполнен: по повелению Елизаветы брауншвейгское семейство перевели в г. Раненбург, а потом ещё дальше — в Холмогоры. Иван VI был отдельно «упрятан» в Шлиссельбургскую крепость. Он так же «по-отечески» рекомендовал голштинского принца Петра Фёдоровича женить не на принцессе из могущественного королевского дома, а на принцессе из маленького немецкого княжества, которое будет считать себя обязанным

России таким счастьем. И самое главное: он потребовал от Марии-Терезии удалить де Ботту от своего двора. Ну, кто же после этого будет питать неприязнь к доброму прусскому королю?

В Париже тоже сразу отметили кризис в русско-австрийских отношениях и поспешили вернуть Шетарди в Россию. Примечательно, что отъезд маркиза из Франции произошёл в обстановке строгой секретности. Лондон в связи с этим тоже всполошился и вступил в консультации по лопухинскому делу и с посланником Нарышкиным, а через Уича — с Бестужевым.

По поводу лопухинского дела хорошо информированный Уич докладывал лорду Картерету:

«Я вижу, что неприятели обер-гофмаршала Бестужева усильно стараются вплести его в несчастье жены. Если они в своих происках успеют, то мне очень горько будет видеть, что императрица лишится советов чрезвычайно искусного и честного министра. Он и брат его, вице-канцлер, присоветовали императрице… не принимать французской медиации в шведских делах. Обер-гофмаршалу объявлено, чтоб он остался в своём загородном дворе до окончания дела жены, а вице-канцлеру императрица продолжает по-прежнему оказывать милость, ибо весь двор хорошо знает, что он сильно противился браку обер-гофмаршала на графине Ягужинской и что этот брак произвёл холодность между обоими братьями».

О стараниях погубить Бестужевых видно из письма д'Аллиона к Ж.Ж. Амело (Амелоту) от 20 августа: «Я ни на одну минуту не выпускаю из виду погубления Бестужевых. Господа Бруммер, Лесток и генерал-прокурор Трубецкой не меньше моего этим занимаются. Первый мне вчера сказал, что готов прозакладывать голову в успехе этого дела. Князь Трубецкой надеется найти что-нибудь, на чём бы мог поймать Бестужевых; он клянётся, что если ему это удастся, то уж он доведёт дело до того, что они понесут на эшафот свои головы».

Кажется довольно странным, что обер-прокурор Трубецкой, русский до мозга костей, ярый противник иностранного засилья в России, вошёл в стачку с иностранцами, чтобы вредить другому русскому патриоту. Как можно предположить, ненависть к Бестужеву у князя Трубецкого могла возникнуть только на личной почве, которая и заслонила всякий государственный резон. А Бруммер, очевидно, слишком высоко оценил свою голову и вопреки своему обещанию не стал её «прозакладывать».

Лорд Картерет информировал Уича о том, что французский посол в Стокгольме вместе со шведами пытаются тоже собрать компрматериал на вице-канцлера Бестужева. В частности, отправленным в Петербург шведским депутатам риксдага дано задание склонить Бестужева к принятию решений в пользу Франции, в том числе с использованием взятки в размере 100 тысяч рублей. Надо полагать, Уич предупредил об этом Алексея Петровича.