Книга Юсупов и Распутин - Геннадий Седов

В имение рвутся соседи, прибывшие из Харькова газетчики и фотографы — велено никого не принимать: таково, с одной стороны, предписание властей, с другой — никого не хочется видеть. Исключение сделали для пожаловавшего на другой день губернского прокурора, которому поручено продолжить следствие. Настроившись на тяжелый разговор, он ждет его у себя в кабинете — водевиль да и только! — в комнату вбегает смущенный молодой человек со взбитым коком, мнется, не зная, как приступить к делу, без конца извиняется.

— У меня есть протокол допроса у начальника столичного департамента полиции, — приходит он ему на помощь, — вы можете снять с него копию. Там все мною объяснено.

— Благодарю вас, князь! — с облегчением говорит тот. — Вы меня выручили!

Приглашенный к обеду, с бокалом шампанского в руке произносит спич в его честь, называет защитником трона и отечества. Батюшка, чтобы перевести разговор в другое русло, заговорил об охоте, осведомился, охотился ли когда-либо гость.

— Никогда, представьте, ваше сиятельство, никого не убивал, — слышится в ответ.

В столовой напряженная тишина, все смотрят рассеянно по сторонам.

— Благодарю вас за гостеприимство… — скомкав салфетку и густо покраснев, гость ретируется к дверям. — У меня в городе срочная работа.

Больше его в имении не видели.

Каждое утро после завтрака они с женой на прогулке. Ездят, тепло одевшись, в открытых санях по окрестностям. Морозный воздух, яркое солнце, посеребренные рощи на взгорках — чудо как хорошо!

Земли принадлежали когда-то украинским гетманам — сначала Кочубею, затем Мазепе. После Полтавской битвы пожалованы князю Меншикову, а впоследствии указом императора Петра Второго матушкиному предку, сенатору и генерал-аншефу Григорию Дмитриевичу Юсупову. За полтора с лишним века стараниями наследников и, в значительной мере, трудами отца округа превратилась в образцовое аграрно-экономическое имение. С прибыльными фермами, сахарными и кирпичными заводами, предприятиями по выделке кож и овчины, суконной, кружевной, ковровой фабриками, механическими и ветряными мельницами. На месте бедной деревеньки с курными избами выросла слобода, названная по имени протекавшей рядом речушки Ракитой — с жилыми постройками для фабричных рабочих, дворцовым комплексом посреди великолепного парка с двумя каскадами прудов, Свято-Никольским храмом, несколькими железнодорожными ветками.

— Останемся тут навсегда, Фелюша? — прижималась к нему жена. — Что нам этот ужасный Петроград!

— Гусей будем пасти, — он поправляет выбившуюся у нее из-под шапочки прядку волос. — Я — за плугом ходить.

— С тобой невозможно серьезно разговаривать: все сводишь к шутке!

— Поэтому я так хорошо сохранился.

Они читают вечерами вслух, музицируют. Пишут письма родным и друзьям, он рисует смешные карикатуры — на себя, на батюшку, на Иру, на Ивана. Спать ложатся по-деревенски рано, встают по-городскому — в одиннадцатом часу. Сытный завтрак, сани — «н-но, родимые!».

Прошел Рождественский пост, Сочельник, наступили Святки. В гостиной празднично украшенная елка, остро пахнет хвоей, свечным теплым духом. На пороге ряженые из слободы в заснеженных тулупах: шутки-прибаутки, смех. Гостям подносят по шкалику, вкусно угощают, дарят — девушкам расписные шали и колечки, парням — меховые шапки, рукавицы, кожаные ремни с медными насечками. Неспешная, размеренная помещичья жизнь: день, ночь, сутки прочь. Неожиданная новость о том что в столице беспорядки, на улицах стреляют, введен комендантский час, воспринимается как чья-то неумная шутка. С нетерпением ждут они очередную почту, батюшка развязывает почтовый пакет, хватает первое, что попало в руки, — номер «Русского Слова».

— Бог мой, — восклицает, — ты только послушай!

Сидя на диване, они перечитывали статью аккредитованного в Ставке военного корреспондента ежедневной сытинской газеты.

«В полночь на 3 марта ваш корреспондент, добравшись на дежурном паровозе из Вишеры на ст. Русса, имел возможность встретить царский поезд. Из беседы с окружавшими царя лицами выяснилось следующее. В 3 часа ночи под 10 марта поезд, шедший полным ходом с двумя большими американскими паровозами, прибыл на ст. Вишера, монарх возвращался по телеграмме царицы в Царское Село. Вокруг него не было никого. Были только дряхлый старик граф Фредерикс, комендант царского поезда адмирал Нилов и дворцовый комендант Воейков. Спутники царя много пили, все боялись, что он узнает правду о происходящем в столице. В час ночи возмущенный Цабель заявил Воейкову, что подобная ситуация недопустима, и что если тот не пойдет и не доложит обо всем государю, он сделает это сам. Утомленный царь спал, его разбудили, сообщив: в Петрограде революционеры, студенты и хулиганы взбунтовали молодых солдат и те, отправившись к Государственной Думе, терроризировали депутатов. Родзянко под влиянием Чхеидзе и Керенского им уступил. Город захвачен чернью и взбунтовавшимися солдатами, однако достаточно четырех хороших розг, чтобы их разогнать. С беспорядками, заверил монарха Воейков, можно покончить в два-три дня. Только что получена телеграмма: из Могилева на станцию Дно движется поезд с 700 георгиевскими кавалерами, эти доблестные герои помогут государю беспрепятственно проследовать в Царское Село. «Там вы, ваше величество, станете во главе войск царскосельского гарнизона и двинетесь на Петроград. Взбунтовавшиеся войска вспомнят присягу и сумеют справиться с молодыми солдатами и революционерами!» В этот момент в вагон вошел Цабель. «Вас обманывают, ваше величество! — вскричал. — У меня в руках телеграмма новоявленного коменданта Николаевского вокзала столицы поручика Грекова. Он предписывает задержать ваш поезд на станции Вишера!» Государь вскочил с полки: «Что это? Бунт? Поручик Греков командует Петроградом?!» «Ваше величество, — ответил Цабель, — в Петрограде шестьдесят тысяч войск во главе с офицерами перешли на сторону Временного правительства, то же с московским гарнизоном». «Но почему мне не сказали об этом раньше? — изумился он. — Почему говорят только сейчас, когда все кончено?.. Хорошо, — устало махнул рукой, — если народ потребует, я отрекусь и уеду с семьей в Ливадию, в свой сад. Я люблю цветы». Последний раз ваш корреспондент видел Николая Второго в 4 часа утра на вокзале станции Русса. Царь вышел на площадку вагона землисто-бледный, в солдатской шинели с защитными полковничьими погонами. Папаха была сдвинута на затылок. Он несколько раз провел рукой по лбу и рассеянным взглядом обвел станционные постройки. Рядом, тяжело покачиваясь, стоял совершенно пьяный Нилов, что-то напевал. Постояв недолго, царь вошел обратно в вагон — поезд двинулся в сторону фронта».

— Дожили, мать твою! — швырнул на пол батюшка газету. — Ах вы, сукины дети!

События катились как снежный ком. Что ни неделя — ошеломительная новость. В столице всеобщая забастовка, не работают заводы и фабрики, число бастующих достигло двухсот тысяч. Солдаты отказываются стрелять в манифестантов, поворачивают оружие против полиции и вызванных для пресечения беспорядков казаков. Восстал Балтийский флот, за ним Петроградский военный гарнизон, большая часть города в руках восставших, на улицах и площадях баррикады, с обеих сторон есть убитые и раненые. Создан Временный комитет Государственной Думы во главе с князем Львовым, следом Петроградский городской Совет рабочих и солдатских депутатов, арестовано и препровождено в Петропавловскую крепость бывшее правительство.