Книга Казанова - Ален Бюизин

Самое замечательное в случае Казановы – его отказ отречься, покориться судьбе, лишить себя труда размышлять. Когда он понял, что заключение может лишить его рассудка, то решил успокоиться. Гнев, плохой советчик, собьет его с толку и разрушит его разум. Для него не может быть и речи о том, чтобы отказаться от чтения и от упражнения мысли: ему пообещали книги. Хотя оба толстых тома, выбранных для него секретарем Доменико Кавалли, оказались религиозными трудами – «Таинственный град сестры Марии Иисус, зовущийся Аграда» и «Поклонение Святому Сердцу» Жана Круазе, – это все лучше, чем ничего. И все же какая насмешка! Неужели кто-то надеялся, что он перестроится? Или желал его перевоспитать? «Я прочел все, что могло породить экстравагантное разгоряченное воображение испанской девственницы, до крайности благочестивой, меланхоличной, запертой в монастыре, имеющей духовными наставниками невежд и льстецов. Все эти химерические и чудовищные видения именовались откровениями: влюбленная в Пресвятую Деву, став ее близкой подругой, она получила приказ от самого Бога создать жизнеописание его божественной матери; Святой Дух дал ей необходимые указания, которые никто нигде не мог прочитать», – пишет Казанова в «Истории моего побега из венецианской тюрьмы». Пускай он тоже заперт, находится в еще более суровом заточении, чем эта монахиня, он все же не утратил критического мышления и отказывается погрязнуть в бредовых картинах, осаждающих его мозг. Как настоящий философ, он хочет сохранить голову холодной. Это тем более необходимо, что он прекрасно сознает, до какой степени сила духа относительна, когда она ослаблена заточением и меланхолией, одиночеством и дурным питанием. По счастью, благодаря энергическому вмешательству лечащего врача он получил «Об утешении философией» Боэция, которое тот сам написал в тюрьме. Но едва ли у него остались силы прочесть эту книгу.

С тех пор как он понял, что срок его заключения истечет не скоро, Казанова думал только о побеге. Этот план должен был бы показаться самым призрачным, поскольку побеги из венецианской тюрьмы, в то время самой надежной в мире, были величайшей редкостью. Хотя узники наносили огромный ущерб, с бесконечным терпением копая, разбирая, ломая, подпиливая полы, стены, двери и оконные решетки, из-за чего в камерах часто приходилось производить ремонт, удачные побеги были делом исключительным. Самое странное, что власти не проявляли особой строгости к беглецам, самое большее приговаривая их к дополнительному заключению от одного до пяти лет, однако при условии, что они не совершили иных преступлений при побеге.

В то время как большинство предалось бы отчаянию, молодой Джакомо доверился бесконечным возможностям воли, хотя, с другой стороны, слышен голос старика, который пишет, уже неспособный осуществить свои желания, поскольку в силу его возраста удача отвернулась от него. «Я всегда верил в то, что, когда человек вбил себе в голову осуществить какой бы то ни было план и занят только этим, он должен добиться успеха, несмотря на все трудности; такой человек станет великим визирем, Папой, свергнет монархию, если только вовремя возьмется за дело; ибо человек, достигший возраста, презираемого Фортуной, больше ничего не свершит, а без ее помощи нельзя ни на что надеяться. Надо рассчитывать на нее и в то же время остерегаться поворотов ее колеса. Но это один из самых сложных политических расчетов» (I, 877).

Начиная с ноября он размышляет над планом побега, который вызреет лишь одиннадцать месяцев спустя. Он вознамерился пробить пол своей камеры, чтобы попасть в зал инквизиторов. Завладев в январе 1756 года длинным засовом, валявшимся на полу в соседней каморке, он обточил его о камень, превратив в отличный стилет. С середины февраля он пилил им пол. В последних числах августа дыра была готова, побег намечен на 27-е – день, в который собирался Большой Совет: тогда комната внизу будет пустой. Но вдруг 25-го Лоренцо сообщил ему «замечательную» новость: его переведут в более удобную камеру, новую и светлую, где можно будет стоять во весь рост. Мнимая добрая весть! Во-первых, его план побега срывается, во-вторых, такой перевод означает, что его официальное освобождение еще далеко. Единственное утешение после стольких бесполезных усилий: он сумел сохранить свою столь трудолюбиво наточенную «саблю»!

Пускай новая камера была бесконечно уютнее первой, Казанова не мог избавиться от опасений, что она станет лишь промежуточным этапом его падения в каменные мешки Дворца дожей, как только будет обнаружена дыра, проделанная им в полу. Он говорил себе, что закончит жизнь в «колодцах» – подземной тюрьме, вечно наполненной соленой водой, настоящей могилой для заключенных, заживо похороненных, вернее, утопленных. Страшное двуличие венецианского правосудия: избегая смертных приговоров и казни для тех, от кого хотели избавиться, их оставляли в буквальном смысле слова гнить в этих колодцах, где они были наполовину погружены в воду. По счастью, ловкий шантаж спас Джакомо от худшего: он пригрозил донести на своего тюремщика как на сообщника, и тот предпочел смолчать. Хотя все планы были нарушены, Казанова не отказался от побега. Вскоре он разработал новый план. На сей раз он попытается сбежать через крышу Дворца дожей.

Благодаря обмену книгами ему удалось установить переписку с неким Марино Бальби, занимавшим соседнюю камеру. Благородный венецианец и член ордена сомасков, он попал в тюрьму не столько за то, что породил трех внебрачных детей от трех девственниц, сколько потому, что имел наглость их окрестить. Мучительная (в прямом смысле этого слова) страсть к письму у Казановы, не имевшего ни пера, ни чернил: «Я отрастил ноготь на мизинце правой руки, чтобы чистить ухо, срезал его под острым углом, а вместо чернил пользовался соком ежевики» (I, 911). Более того, ему пришлось научиться писать «втемную», ночью, чтобы не раскрыть тайны своей переписки и планов побега узнику, отныне делившему с ним камеру. Поскольку за ним самим слишком пристально следят, чтобы он мог действовать, Казанова убедил отца Бальби помочь ему и проделать дыру в стене и потолке, чтобы соединиться с ним. Ему удалось передать сообщнику свой «нож», спрятанный в переплете Библии, только что изданной в формате фолианта, содержащей Вульгату и Семикнижие, на которой стояло огромное блюдо макарон, обильно сдобренных маслом. Стараясь не пролить масло на драгоценный том, тюремщик не заметил ножа, слегка торчавшего из переплета. Решительно, в Италии под макароны можно сделать все, даже тайно передать оружие. В 17 часов 31 октября Бальби пробил потолок камеры Казановы, позволив ему таким образом подняться на чердак Дворца дожей. Там он проделал отверстие в крыше: старые источенные червями доски рассыпались под его ножом, затем сдвинул свинцовый лист. Почти в полночь, когда луны уже не было видно, а густой туман прикрывал их бегство, сообщники вылезли на крышу, продвигаясь осторожно, на четвереньках, чтобы не упасть; Бальби держался за пояс Джакомо, который полз впереди, таща его за собой. Влажные свинцовые листы были скользкими, чуть оступишься – полетишь вниз. Они взобрались на самый конек. Джакомо заметил внизу окошечко, разбил решетку и стекло. Благодаря длинной веревке, которую он сделал из простыней, полотенец и располосованных матрасов, и лестнице, найденной где-то на террасе, они пробрались на чердак. После заслуженного отдыха в шесть часов утра они прошли через несколько комнат, где хранились архивы, спустились по лестнице и очутились в канцелярии. Казанова взломал дверь своим ножом. Бальби пролез первым без потерь, с помощью Казановы, который насажал себе заноз. Снова две лестницы, большая дверь, выходящая в парадное. Она заперта, и ее невозможно взломать, настолько она тяжела. Казанова, с кровью, сочащейся из царапин, в сплошь разорванной одежде, попытался привести ее в порядок, чтобы не привлекать к себе большого внимания. Он выглянул в окно. Прохожие его увидали и предупредили привратника, что он, наверное, запер накануне в помещении людей и не заметил. Тот открыл дверь, беглецы поспешно спустились по лестнице Гигантов и направились прямо к парадным воротам Дворца дожей. Пересекли площадь и поспешно уселись в первую попавшуюся гондолу, попросив отвезти их в Местре как можно быстрее.