Книга Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки - Владимир Каржавин

Каждый раз после допроса его волокли и бросали в камеру, битком набитую такими же, как он, заключёнными. В сознание он приходил не сразу. С трудом опираясь на руки, приподнимался, чтобы сесть на пол. Потом долго и отрешённо глядел перед собой. Ему ещё повезло, что мог сидеть. В других, битком набитых камерах, и сесть-то было невозможно.

Несмотря на приближающуюся зиму, в тюремных камерах царила духота; и ещё — вонь. Арестанты теряли сознание, многих уже не страшил ни приговор, ни то, что за ним последует. Алексей слышал, как один из заключённых прошептал другому: «Ты как хочешь, Никола, а я завтра во всём признаюсь, иначе не выдержу». И не выдерживали — смерть в камере была обычным явлением.

Через некоторое время Бульдога сменил другой следователь: высокий, худой, как жердь, уверенный в себе; на вид ему было лет тридцать пять. Жердяй — сразу мысленно окрестил его Алексей. На первой встрече он долго рассматривал Балезина, как бы оценивая его возможности. Потом затянулся папиросой и изрёк:

— Я ознакомился с вашим делом, Балезин. И не вижу смысла запираться. У вас, если можно так выразиться, целый букет серьёзных обвинений.

Затем Жердяй, как и его предшественник, стал перечислять эти самые «обвинения»: немецкий плен, немецкие корни жены, общение с иностранцами по долгу службы, работа с врагами народа Юргенсом и Петерсом. Алексей молчал, а напористый «следак» не собирался останавливаться на достигнутом. Он припас ещё кое-что.

Глядя в лицо Балезину, на которое падал яркий режущий свет комнатного прожектора, Жердяй добавил:

— Ну а Шофмана кто завербовал?

«Кто такой Шофман? — подумал Алексей, сознание работало плохо. — Уж не сосед ли наш?» Но Жердяй, продолжая наступать, нажал кнопку звонка.

— Введите арестованного! — крикнул он вошедшему дежурному.

Через минуту дверь открылась, и двое конвойных ввели, точнее затащили, Григория Аркадьевича. Тот еле держался на ногах. Вместе с ними зашёл ещё один работник НКВД с папкой в руках. Очевидно, для протоколирования результатов очной ставки.

Понимая, что Шофман вот-вот упадёт, следователь заторопился.

— Обвиняемый Шофман, где вы работали последние годы?

— Нарк… наркомат авиац… авиационной промышленности, — едва выговорил сосед Алексея.

— Доводилось ли вам бывать в Германии?

— Да, во врем… во время командировок.

Жердяй вплотную приблизился к Шофману. Григорий Аркадьевич был немаленького роста, но сейчас, избитый и подавленный, сутулился, испуганно глядя снизу вверх на следователя. Тот кивнул в сторону сидящего на стуле Балезина:

— Вы знаете этого человека?

Григорий Аркадьевич силился что-то выговорить…

— Громче говорите, кто это?

— Мой сосед по дому Алек… Алексей…

— Имя, отчество, фамилия?

— Балезин Алексей Дмитриевич.

— Признаётесь, что были завербованы им для работы на германскую разведку?

Шофман не ответил. Он только слегка покачивался, глядя куда-то в сторону, и глухо стонал.

— Так признаёшься или нет, тварь поганая? — следователь начал выходить из себя, перейдя на крик и матерщину. Казалось, сейчас он ударит бедного Шофмана, и тот уже больше никогда не поднимется.

— Да, признаю…

Жердяй закурил, выпустил струю табачного дыма. Он походил на игрока, которому, как говорят, пошла карта.

— Признаётесь ли вы, что во время командировок в Германию передавали секретные документы, касающиеся нашей авиации?

— Да, признаю…

Жердяй нажал на кнопку звонка, и тотчас возникли двое конвойных.

— Всё, увести!

Вальяжно, закинув ногу на ногу, он расположился напротив Алексея; курил, специально пуская дым в его сторону. У Балезина от жгучего света прожектора стало рябить в глазах; воспалённые веки болели.

— Что скажешь теперь? — пробурчал Жердяй, не вынимая папиросы изо рта.

— Скажу, что всё это ложь. Я догадываюсь, какими методами эти признания получены.

— Но они получены. И этого достаточно, чтобы применить к вам высшую меру. Но чистосердечное признание облегчит вашу участь.

«Вот как раз наоборот, — подумал Алексей. — Стоит мне признаться, и завтра же, а может даже и через пару часов, меня расстреляют. Нет, гады, не дождётесь!»

— Что молчишь?

— Я уже говорил вашему предшественнику об успешной операции с двенадцатью французскими самолётами. Я руководил операцией. Я выполнил поставленную задачу.

— Операция с самолётами для тебя хорошее прикрытие.

— А моё участие в ликвидации банды Кошелькова тоже прикрытие?

— Почему нет? Прекрасный способ внедриться.

«А он умнее Бульдога, — мелькнуло у Балезина. — И дело состряпал грамотно».

И вдруг, несмотря на слабость и крайнюю измотанность, Алексей почувствовал, что какая-то внутренняя злоба закипает в нём.

— Послушайте, если один человек говорит одно, а другой противоположное, значит, один из двух врёт и должен отвечать за дачу ложных показ…

Он не договорил. Снова удар сзади, и Балезин очутился на полу. У работников НКВД это срабатывало безотказно.

* * *

Высокий следователь, тот самый, которого Алексей окрестил Жердяем, стоял навытяжку. По кабинету не спеша прохаживался человек в штатском. Про таких, как он, в народе говорят: «неприметной внешности». Среднего роста, среднего телосложения; светлые волосы гладко зачёсаны назад. Единственным, что могло бы привлечь в его наружности, были глубоко посаженные глаза. Трудно было распознать их цвет: не то голубоватые, не то серые, не то с зелёным оттенком, лучше сказать — бесцветные. Но он своими бесцветными глазами всегда цепко осматривал любого, в том числе стоявшего перед ним навытяжку старшего лейтенанта НКВД.

— Ну и как он?

— Ни в чём не признался. Крепкий…

Человек в штатском по-прежнему неспешно прохаживался по кабинету. Мерно тикали большие настенные часы. За окном была ночь. Павел Михайлович Фитин — так звали человека в штатском — пребывал в глубоком раздумье. Новый глава НКВД Берия назначил его, несмотря на молодость, начальником службы внешней разведки. Он, Фитин, ознакомился с делами и пришёл в ужас: за последние два-три года его службе был учинён настоящий погром. Многие сотрудники были расстреляны, многие сосланы в лагеря. Самое печальное, что все они, по его мнению, были невиновными! Не было никаких улик, прямо говорящих об их предательстве; все показания были выбиты силой. Ещё работа осложнялась тем, что к разгрому кадров внешней разведки приложил руку не только Ежов, как принято было считать, но и сам Берия. Вот и попробуй разберись, когда ты оказался между молотом и наковальней, а тебе от роду всего тридцать один год… А международная обстановка накалялась, пахло войной. Надо срочно воссоздавать агентуру, в первую очередь в Западной Европе. Надо возвращать уцелевшие кадры. Но можно ли всем верить? Ведь, если что, ему самому не сносить головы. Но и всем не верить нельзя.