Книга Хамам "Балкания" - Владислав Баяц

Итак, анекдот этот случился в Марокко. Там проходил какой-то конгресс, в котором участвовали и Пренс, и Борхес. В свободное время, когда Мария Кодама куда-то ушла, они вдвоем прогуливались по Марракешу, наслаждаясь беседой, после чего отправились на заседание упомянутого конгресса. Когда они вошли в зал, раздались аплодисменты присутствующей там мировой элиты. И тогда Борхес обратился к Пренсу: «Похоже, тебя узнали».

Мой собеседник хотел попутно сказать, каким чародей мечты был простым и остроумным человеком, вопреки общепринятому мнению о его замкнутости и суровости. Но прежде всего он желал косвенно показать мне, каково это быть рядом с великим человеком и при этом не унизить себя размышлениями о собственной неважности или бестолковым сравнением. Смысл был таков: в той иерархии у каждого есть свое место. Как Пренс мог почувствовать неловкость в присутствии Великого Писателя, так могла себя чувствовать в его присутствии и супруга Борхеса, да к тому же еще и как писатель. Так она себя чувствовала и после его смерти, когда даже эхо его имени не могло защитить ее. Разве не так она чувствовала себя и на театральном фестивале в Белграде? Или я в присутствии стольких Знаменитостей, которых знал в своей жизни? Или кто-то еще в присутствии Пренса или в моем присутствии, кто считал нас Известными, Знаменитыми или Великими? Да, поменяться ролями совсем легко!

Или другой пример, приведенный Пренсом в нашем разговоре, когда я объяснил ему, что именно меня интересует в связи с измененным самоопределением в книге, которую пишу. Он сообщил, что как раз сочиняет автобиографический роман (не автобиографию!), и разъяснил мне на личном примере свое видение разницы между этими жанрами: в его удостоверении личности, там, где указывается месяц рождения, стоит «родился 25-го месяца»! Вот слова Пренса, произнесенные им по-сербски:

– Если этот истинный факт употребить в самом начале автобиографии, то это будет прекрасно. Но если его же вставить в роман с элементами автобиографии, то это будет дешевый и наивный приемчик.

Я добавил:

– И никто не поверил бы приведенным вами реальным сведениям о настоящей ошибке, которую вы не придумали, потому что писатель поступил бы иначе!

Как это странно! Факт из реальной жизни, абсурдная ошибка какого-то бюрократа обладает смыслом в реальной автобиографии, но в книге о себе, произведении художественном не «воспринимается», потому как не является достаточно (литературно, фантасмагорично) утонченным.

Мне было жаль, что пришлось расстаться с этим достойным и обаятельным, веселым человеком. У него можно было многому научиться.

Однако тут продолжал присутствовать Джеймс Джойс.

Я сидел в Триесте, в кафе «Джойс» с видом на площадь Понтероссо, хорошо известной югославам времен социализма и особенно важной в те годы, когда западно-коммунистическая страна Тито, в отличие от прочих государств Восточного блока (для которых она сама по себе была окном в мир), содержала спецпоезд для выездов в мир. Он отправлялся из Белграда и, пройдя Загреб и Любляну, осуществив попутно политическую концепцию братства и единства, в конце пути в качестве приза прибывал на «гнилой Запад» – в Триест. Понтероссо представляла собой социальную реальность: это был настоящий блошиный рынок, созданный для югославов, то есть рынок под открытым небом с дешевым и некачественным товаром, начиная с одежды и кончая всякой ерундистикой. Обычный посетитель с Востока не мог позволить себе дорогих покупок и тем более торговаться в нормальном магазине (за исключением «Джованни»). Ему была отведена улица, но все-таки – на Западе! И эта улица была символом рынка. Может, и неким расплывчатым образом другой, вероятной свободы. Она создавала возможность для появления мелкой фарцовки, которая в раннем и среднем социализме заменяла несуществующее частное предпринимательство. Вероятно, это место было зачатком будущей товарной биржи у сербов, а может, и шире. Площадь у Красного моста в разные исторические моменты предлагала дождевики, пошитые из почти несуществующей материи (если и поджечь, она исчезала с невероятной скоростью) – знаменитые «болоньи», нейлоновые чулки, жевательную резинку и наиважнейший продукт освобожденного ума – джинсы! Хотя название площади, как и самого моста, могло намекать на еще кое-что, равно как и товар, который мог идти с этим «в комплекте», не могу припомнить, чтобы я хоть раз видел здесь ночных бабочек.

Возбуждение, вызванное появлением на этой площади, возникало при виде ближайшего к ней здания, на четвертом этаже которого некогда жил (с видом на Понтероссо) Джойс, а также при виде весьма заметной православной церкви сербской диаспоры, которая обладала в Триесте завидной устойчивостью и многолетней торговой традицией. Покупатели даже не знали, что знаменитый американский продукт, который они тут покупали, придуман двести лет тому назад – джинсовую ткань произвели сначала в Италии (в недалекой Генуе), и только потом она попала в США, чтобы превратиться там сначала в рабочие штаны, а потом – в легенду.

Маленький человек не смел поднять голову, чтобы полюбоваться архитектурой, или отправиться на экскурсию по городу. Хотя он и мог совершить эту экскурсию совершенно бесплатно. Нет, утром все начиналось, торговля шла, пока ноги держали, потом перекус прямо на улице бутербродом, захваченным из дома (незапланированной роскошью было поедание знаменитой итальянской пиццы), а вечером следовало погрузиться в обратный поезд. Ночевали на скамейках в купе. А перед этим ночные страхи – обнаружат ли таможенники все эти джинсы, футболки… а у покупателей побогаче – ботинки. Выплата пошлины или, не дай боже, конфискация «товара» были настоящей трагедией. Но в конце концов путешественник возвращался в отечество с Запада, причем как победитель.

Я же являл собою особый случай. Мои поездки в Триест были какими-то шизофреническими: много раз я приезжал сюда, как и большинство, описанным выше способом. Особенно во время первоначальной фазы социализма. Но такие поездки чередовались, совсем как слои крема и коржи в торте, с совершенно противоположными визитами, когда я, едва став совершеннолетним, садился в шикарный спортивный автомобиль своей матери (которая не жила со мной и не разделяла мои привычки) и ехал в нем на техобслуживание в тот самый город. Это был настоящий повод для путешествия. По дороге я заезжал в разные уголки Словении и Хорватии (от Любляны, Шмарьешке Топлице, Нового Места до Копра, Опатии, Порторожа и Умага) и наблюдал за другой социалистической жизнью, о которой мало кто подозревал в других местах. А в Триесте, ожидая, пока автомобиль обслужат, поражаясь видом автомехаников, которые занимались своим делом в чистых белых халатах, я останавливался в шикарных гостиницах и смотрел на все тот же город и на все тех же своих и чужих людей совсем другими глазами.

Для тех, кто возвращался как обычно, было еще одно утешение: говорили, что «Триест живет за счет югославов» и что он «пропал бы, если бы нас не было». И, к сожалению, только потом, когда уже «нас не было», можно было рассмотреть иное, настоящее лицо города. И все-таки эта истина справедлива лишь частично: мой сегодняшний взгляд сквозь витрину кафе отражается от парковки, занимающей половину некогда для меня / нас столь важной площади, но остаток пространства был все-таки интереснее. Другую часть площади (следовательно, вдвое меньшую, чем та, которую ранее занимали ее конкуренты) унаследовали иммигранты из стран Африки. На прилавках, все так же открытых, они продавали поделки из своих родных мест, а также всевозможные тряпки. Изредка среди них появлялся кто-нибудь из местных торговцев с овощной тележкой. Разница была лишь в том, что эти наследники Понтероссо не спешили к родным очагам. Они оставались здесь, и их не поджидали никакие вечерние поезда.