Книга Пасынки восьмой заповеди - Генри Лайон Олди

Как они бежали! Как неслись прочь, терзая обезумевших лошадей — не верящие ни в Бога, ни в черта верные пахолки грозного князя Лентовского, каждый из которых способен был насадить на вертел живого ягненка и смеяться, слушая детские вопли несчастного, подвешенного над пылающим кострищем! Как мчались они, боясь обернуться, увидеть еще раз, почувствовать на себе мертвую хватку невозможного — о небо, как же они бежали от Топорового погоста!

Прочь!

Скорее прочь!

Скорее!..

— Господи, помилуй! — наконец сумел прошептать отец Ян, напрочь забыв всякую латынь, и впечатал в себя крестное знамение с такой истовостью, словно собирался навеки запечатлеть его в собственной плоти.

«Аминь», — отозвалась тишина.

Молчит погост, недвижимы могильные холмики, стоят по-прежнему старые и новые кресты, и за спиной вновь прижавшегося к ограде Михала не происходит ровным счетом ничего.

Померещилось?!

Лежит навзничь, раскинув тяжелые руки, Стахов подмастерье, грузно навалившись на стрелка с усачом; чуть поодаль валяется пахолок, чья жизнь только что вытекла до последней капли из рассеченного бока — нет, значит, не привиделось, значит, было, значит…

Мельник Стах, неуклюже ступая, подошел к трупам, долго смотрел на них, потом наклонился и с жуткой нежностью огладил копну волос посмертного убийцы.

— Не знал я, Стас, — прошептал колдун. — Не знал, что ты втайне от меня душу Петушиному Перу продал… Не я тебя поднимал — он!.. Что ж ты раньше-то молчал, Стас?!

— Пустобрех! — страшно завизжали от тарантаса, и никто, в том числе и сам мельник, не понял сразу, что визжит Петушиное Перо. — Топор щербатый! Какую душу?! Кому продал?! Что ты мелешь, пень старый?! Уж тебе ли не знать, что в первое девятидневье после смерти покойных добром не поднимают?! Не знал он, валух, тварь холощеная! Не знал!

Сейчас Великий Здрайца был ужасен и жалок одновременно. Ничего не осталось от прежнего насмешника и щеголя, знаменитый берет был безжалостно скомкан и брошен под ноги, эспаньолка встопорщилась и намокла от брызжущей во все стороны слюны, лицо искривилось в гримасе бешенства, словно Петушиное Перо теперь дико жалел о чем-то и понимал, что потерянного не вернуть, не вернуть никакими силами…

— На рожи, рожи его глянь, колдун хренов! На рожи!

Марта неожиданно для себя самой откачнулась от тарантаса и двинулась к мельнику, замершему над мертвыми. Подойдя, она заставила себя опустить взгляд, проморгалась, стряхивая мешающие видеть слезы — и поняла, что имел в виду Великий Здрайца, когда говорил «рожи».

У подмастерья было два лица. Марта не знала, какое из них подлинное, потому что не очень-то хорошо пригляделась к Стасу при жизни — куда там, за те считанные мгновенья! — но их было именно два, и из-за первого, окоченевшего в смертной муке, зыбко проступало другое: опустошенно-счастливое, с тонкими, почти прозрачными чертами, словно всплывавшее из речной глубины, пробиваясь сквозь отражения берега и кривых ракит на круче.

Такие лица бывают у умерших каторжников. Все, кончился мучительный труд, казавшийся бесконечным, и твердо известно, что хуже уже не будет никогда.

Великий Здрайца к этому моменту впопыхах кидал в тарантас скатерку, горшки, фляги; кобыла спешно доедала овес из торбы, понимая, что в ближайшее время жевать ей явно не придется.

— Душу потратил, — бормотал Петушиное Перо себе под нос, захлебываясь жадностью и слюной. — Душу, душеньку, выкуп мой, кубышечку!.. ах, дурак, дурак адов… Не поймать теперь — дудки, освободилась, оборвала поводок, на второй круг пошла, ищи-свищи! Ах, дурак… Будь ты проклята, баба, на веки вечные! Обокрала, как есть обокрала, сперва силой умыкнула, потом на жалость взяла, взломала кубышечку — а я, я, не знал, что ли, что муки освобождают, что опасно мертвяков неостывших насильно подымать?! Знал?! Знал… ах, дурак, баран безмозглый…

И чудовищно удлинившаяся трость из орешины свистнула по костлявой спине лошаденки.

Тарантас Великого Здрайцы, вихляясь, катил через луг, и уже давно должен был скрыться в тумане, но почему-то все не скрывался: дрожащая пелена в испуге спешила расступиться перед тем, чье имя лучше не поминать лишний раз, и отнюдь не торопилась сомкнуться позади. Тарантас словно уходил в длинный и узкий коридор с призрачными туманными стенами, ведущий, казалось, в саму Преисподнюю…

Но до Преисподней было все же далековато. Да и не собирался туда Петушиное Перо, так что тарантас в конце концов убрался восвояси, туманный коридор понемногу затянулся, а смотревшие вслед тарантасу люди передернулись и сбросили путы оцепенения.

— Эх, знал же, что нельзя со Здрайцей связываться! — горько вздохнул мельник. — Теперь, чую, недолго нам всем мать-землю топтать осталось…

— Это почему же? — чуть приподнял бровь аббат Ян.

— Да не вам! — огрызнулся мельник. — Вам-то что?! Уедете, и поминай как звали! А нам куда с мельницы податься? Приедут, скоро приедут… пожгут, порубят, и ведовство мое не поможет!

— Я не держу на тебя зла, старик, — на удивление мягко проговорил настоятель.

— Вы-то, может, и не держите, святой отец, — проворчал Стах. — И на том спасибо, ежели не врете. Бог даст, и не пришлете сюда никого. Да только Лентовские, — они-то не простят! Весь бы их змеиный род… — Топор не договорил, зло сплюнул и обернулся к уцелевшему подмастерью. — Сходи-ка ты, Мешко, на мельницу за заступом! Стаса похоронить надо. Чтоб все по-людски…

— Я помогу, — неожиданно вмешался Михал.

Мельник покосился на воеводу, но ничего не ответил.

Михал и Седой молча подняли мертвого Стаса и понесли к погосту.

— Я буду молиться за упокой… за упокой его души, — отрывисто бросил им вдогонку настоятель.

— Благодарю, святой отец. Вот могилу выроем — и читайте все, что положено, — старый мельник постоял, горестно хмыкая, и побрел следом.

Аббат Ян согласно кивнул и обернулся к Марте, к ногам которой все еще жался Джош.

Квестарь Игнатий тактично отошел подальше, хоть и хотелось ему послушать, о чем станет говорить аббат Ян со своей сестрой, за которой только что приезжал сам Сатана! Приезжал — и уехал ни с чем. Чудо! Вот только надолго ли уехал?..

— Странно все это, Марта, — в явной растерянности пробормотал Ян, искоса глядя на сестру.

— Странно, — согласилась Марта. — Только что? Что странно для тебя, Ян?

— Многое, Марта. Этот человек… или не человек — которого все, в том числе и он сам, называют дьяволом… Может быть, я впадаю сейчас в тяжкий грех, но мне немного жаль, что он так быстро уехал. Нам с ним было бы о чем поговорить. Во всяком случае, мне с ним.

Марта даже на мгновение потеряла дар речи. Ее брат Ян… нет, не так — аббат Ян, священник-бенедиктинец, настоятель тынецкого монастыря, ведущий теологические беседы с Великим Здрайцей?!