Книга Долина совести - Марина и Сергей Дяченко

Как Анжела поступит потом?

А это уже зависит от того, как крепко она успела «прилепиться». Влад много раз замечал, что разные люди реагируют на него по разному; чем более внутренне подвижен человек, чем он восприимчивее и нервнее, тем скорее он рискует привязаться, и наоборот…

Как бы там ни было, Анжеле придется смириться с тем, что Влад недосягаем. Через месяц, «переболев», она потеряет охоту видеться с ним, наоборот – ей станет стыдно за свою несдержанность; тогда Влад сможет спокойно возвращаться домой. Но, к сожалению, не раньше.

Знобило. Наверное, туман и сырость тому виной. Да еще бессонная ночь – в комнате, которую он снял, не открывалась форточка, и всю ночь он ворочался с боку на бок – от духоты…

И еще потому, что вспоминалась Анна.

Почему именно сейчас? Почему столько лет он был спокоен, вспоминал об Анне светло, писал ей приветливые, тщательно выверенные поздравления к праздникам? Интересовался здоровьем детей? Карьерой Славика?

Почему теперь, когда надо сесть и углубиться в работу – почему теперь возвращаются те дни, тычутся, будто сухими горячими носами, лихорадочно?

…Он выследил их первый поцелуй. Он не был вездесущим и всеведущим, но ищейкой сделался порядочной, это факт.

Почему он решил, что поцелуй был первым?

Нипочему. Он это видел.

В темном закоулке, на четвертом этаже, недалеко от бытовки, где уборщицы хранили ведра и щетки. За гипсовым бюстом какого-то писателя, который раньше стоял в вестибюле, а теперь был сослан наверх и обречен на забвение. В пыльном и неромантичном месте Славик впервые целовался с Анной, а Влад их выследил!

Славик был робкий. Совсем тютя. Славик был очень нежный; Анна сперва испуганно вцепилась в его плечи, потом зажмурила глаза…

Тогда Влад поддал ногой деревянное кресло без одной ножки, которое когда-то стояло в актовом зале, а теперь превратилось в рухлядь и ждало списания. Сцена получилась как в кинокомедии: кресло грохнулось, влюбленные брызнули, только топот раздался в конце длинного коридора, а Влад развернулся и пошел в противоположную сторону – благо лестниц, ведущих вниз, было две…

В тот же вечер он познакомился на дискотеке с не очень красивой, но смелой и томной девушкой, и спустя два дня уже гостил у нее в общежитии какого-то техникума, а утром ему стало так стыдно, что он сбежал как заяц, и еще долго у него закладывало уши при одном воспоминании…

Потом он написал Анне письмо. Впервые за несколько месяцев.

* * *

«…Мне снилось, что солнце продали в рабство

Большому подсолнуху у дороги,

Что солнце отныне навек несвободно

И держит свой путь, повинуясь взгляду

Слепого подсолнухова лица.

А если залягут над миром тучи

И солнце не сможет найти прорехи,

Чтобы увидеть лицо господина

Черное, в венчике рыжих листьев, –

Солнце умрет…»

* * *

Врач был молодой, нервный и амбициозный. Он месяц назад сменил старшего коллегу на посту заведующего медпунктом – единственного доктора на весь поселок. Он выступал педиатром, хирургом, терапевтом и гинекологом в одном лице, и целых тридцать дней ему удавалось успешно подтверждать свою компетентность, и вот нелегкая принесла этого приезжего, который вздумал болеть именно здесь, специально, чтобы досадить вступающему в профессию человеку.

– А вы уверены, что не ели грибов? Консервов? Или все-таки ели?

Влад качнул головой. От этого движения боль взметнулась, как стеклянная волна с белой пеной на макушке.

– А вы уверены, что вас не угощали недоброкачественным спиртным? Самодельной водкой…

Владу не хотелось отвечать. В который раз объяснять что-то; ему вообще расхотелось двигаться, говорить, смотреть. Он опустил веки.

– …Приезжий, – громко говорил врач в массивную трубку старого телефона. – Да, острое отравление! Да. Жду.

Влип, безучастно думал Влад, глядя в потолок трясущейся на ухабах больничной машины. Врачи, медсестры… Контакты в течение нескольких дней… возможно, недель…

Что с ним такое, черт побери?! Возможно, амбициозный врач прав, он съел или выпил что-нибудь… Его кормила хозяйка дома, где он неделю снимал комнату… Чистенькая с виду женщина… А кто его знает, чем она его накормила…

В этот момент мобильник, так и оставшийся в кармане Владовой куртки и почуявший близость города, вдруг разразился тоненькой механической мелодией.

Парень-санитар, сопровождавший Владово тело, вздрогнул.

Влад с трудом дотянулся до телефона. Морщась от тошноты, поднес трубку к уху:

– Да…

– Алло, – сказал далекий женский голос. – Наконе…

Телефон жалобно пискнул. Окончательно разрядилась давно не кормленная батарейка, и разговор прервался.

* * *

Он провалялся неделю; к счастью, худшие подозрения врачей не подтвердились, и никакого ботулизма у Влада не обнаружилось. Уже на пятый день ему стало лучше, а на седьмой он почувствовал в себе силы исчезнуть. Двое соседей по палате (третий, на счастье, быстро выписался), две медсестры, сменяющиеся через день, и лечащий врач, шесть раз навестивший Влада на шести обходах – по крайней мере пять человек уже ходили под зарождающимися узами, и рисковать Влад не хотел.

Он со скандалом выписался – слабый, как мокрая муха. Оказалось, что до поселка, где остались Владовы машина, компьютер и Гран-Грэм, не ходит никакой автобус, и пришлось выложить остатки наличных водителю грузовика – за то, чтобы подвез.

Гран-Грэма не сперли (почему-то Влад в первую очередь опасался за тряпичного тролля). Компьютер был в целости, зато в машине разбили боковое стекло и вытащили магнитофон.

– Соседские хлопцы, – сказала хозяйка.

Ей было неловко, она чувствовала свою вину за случившуюся с постояльцем неприятность, она сразу же вернула Владу деньги за три непрожитых им дня. Влад разбирательств учинять не стал, погрузил вещи в машину и двинулся – со скоростью капли меда, ползущей по стеклу. На ближайшей заправке пришлось отдать все до гроша за бензин и кое-как заклеенное окно; Влад мечтал доползти до большого города, получить деньги со счета и упасть, наконец, на кровать в хорошем гостиничном номере.

* * *

«Дружище, я не могу быть с тобой рядом.

Больше всего на свете я хочу быть с тобой рядом. Но я не могу! Это было бы подло, понимаешь. Я уже убил одного человека, моего друга.

Я – как серная кислота, которая полюбила синицу, маленькую птицу с черными внимательными глазами.

Я ненавижу твоего Славика. Я лучше тебя понимаю, чем он. Я достойнее. Но я – серная кислота, которая любит синицу.

Кроме тебя, у меня нет собеседников. И никогда не будет».