Книга Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока - Ирина Вертинская

В одну из поездок в Ленинград в середине 80-х Евгений Рейн, знаменитый поэт и близкий друг Бродского, покажет Феликсу дом на Фонтанке:

С Евгением Рейном Феликс познакомился в 70-х годах в Ленинграде. Друга Иосифа Бродского Феликс считает одним из самых ярких поэтов России. Евгений стал героем книги Феликса Медведева «Мои великие старики»

– Здесь его судили. Фамилия судьи – Савельева…

Феликс окинул взором мрачное строение. «Черная отметина в истории поэзии», – подумалось ему.

– Ты давно не видел друга?

– Да как он уехал, почти пятнадцать лет… – вздохнул Рейн.

В мозгу у Феликса зажглась мысль – увидеть Бродского, взять у него интервью… За годы изгнания поэт ни разу не встречался ни с кем из представителей «равнодушной Отчизны».

И вот, в 1988 году холодная Отчизна стала оттаивать… Наш герой, как хорошая гончая, всегда державший нос по ветру, на этот раз умудрился обогнать ветер. Куратор советской «полярной экспедиции», сотрудник всенепременнейшего КГБ, вытаращил глаза, когда Феликс, воодушевленный обещанием доступа «хоть в Пентагон или Лэнгли», доверчиво спросил:

– Скажите, а с Бродским можно увидеться? Я бы хотел взять у него интервью…

– С кем? С Бродским?!. – не верил своим ушам куратор.

– Ну да, с Бродским, – нетерпеливо кивнул Феликс, досадуя на непонятливость собеседника.

– Ни в коем случае! – выдохнул гэбэшник. – И вообще, имейте в виду, товарищ Медведев, – мы на территории враждебного государства. Никаких встреч с предателями Родины! Знаете, как было на фронте?!. – окончательно распалился «товарищ Иванов». – Шаг в сторону – стреляли без предупреждения!

Феликс благоразумно промолчал в ответ на бурную эскападу. «Боже мой, какой нервный», – подумал он, отходя от куратора. Вернувшись в номер гостиницы, Феликс не на шутку задумался. «Что он имел в виду? – злые бесцветные глаза все еще будто смотрели на него. – Шаг в сторону Бродского – и к стенке…» Голова закипела. Быть в Америке и не увидеться с Бродским?.. Ну уж нет! Такого промаха я не сделаю!»

Не зная, что предпринять, он применил аутотренинг по-русски: хлебнул водки. Полстакана национального эликсира счастья – и страх, мерзким холодным щупальцем окрутивший было сердце, отступил. «Кукиш вам с маслом! – решил журналист. – Бродский еще вернется! А вы – вы все сгинете!»

Феликс знал, как незадолго до этого Владимир Солоухин, «оторвавшись» от писательской делегации, сбежал в Вермонт, к Солженицыну. Правда об их встрече знали только самые верные люди. Феликс понимал, что хранить в тайне свой разговор с Бродским он сам не только не сможет, но и не захочет. В конце концов, журналист он или нет?!.

По нью-йоркскому номеру 929-04-81 ответили, что Иосиф Бродский уехал в Саутхедли, в 400 милях от Нью-Йорка. Сразу возникло два варианта – ехать или звонить. Конечно, лучше ехать, чтобы встретиться лично. Но как и на чем? Теоретически можно взять в аренду машину, но водитель и полиглот из Феликса, прямо скажем, никудышные. Поработать на Феликса личным водителем согласился русский американец Эдуард Нахамкин, удачливый торговец предметами искусства.

– Я тебя отвезу к Иосифу, – уверенно бросил он.

Но тут на Атлантическое побережье навалился снежный циклон, и передвигаться по дорогам стало невозможно. 10 сантиметров снега, на которые русский автолюбитель не обратил бы внимания, для американцев – стихийное бедствие. Все засели по домам…

Феликсу ждать у моря погоды больше трех дней нельзя – делегация отправляется в другую точку маршрута. Журналист в панике. Сейчас, в эпоху спутниковой связи и других технических чудес, можно запросто увидеться с человеком, находящимся на другом краю мира, по Skype, но в те времена только старый добрый телефонный аппарат, отправляющий старый добрый сигнал по старым добрым проводам, мог соединить мятущиеся души. Междугородняя связь – подарок судьбы, международная – почти чудо.

Феликс снова мчится к доброму Эдуарду и просит его предоставить телефон для связи с Бродским. Тот не только соглашается, но и просит своего зятя подключить к телефону магнитофон. Но как только Бродский произносит первую фразу, сбывается главный ночной кошмар Феликса – магнитофон ничего не записывает! Может быть, его выводит из строя взаимное волнение собеседников, сжимающих трубки. Тогда Феликс хватает ручку и начинает лихорадочно записывать своим образцово-нечитабельным почерком драгоценные фразы… Вот так оно и состоялось, это первое интервью опального поэта, Нобелевского лауреата, советскому журналисту, поправшему идеологические запреты. Обычный телефонный шнур не просто соединил двух людей, он соединил две эпохи, две судьбы, два мира…

– Вы ощущаете ностальгию? – неожиданно для себя спросил Феликс в конце интервью.

– Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям…

…Иосиф Бродский не хотел, чтобы его считали борцом с советской властью или мстителем за нанесенные в молодости обиды. Даже когда ему усиленно напоминали о том, сколько ему пришлось пережить в СССР, он просил не «драматизировать» события тех лет. Власть словно обижалась на такое игнорирование нанесенных ею обид, вероятно, ей, по каким-то садомазохистским причинам, хотелось, «чтобы помнили». Иначе сложно объяснить тот бесчеловечный факт, что родителям Бродского двенадцать раз отказывали в праве увидеть своего сына, даже когда он, смертельно больной, переживал очередной инфаркт… Он так и не приедет в Россию, не увидит, как весенний паводок ломает лед на Неве, как пронзает неба синеву золотой шпиль Адмиралтейства…

Он старался не помнить зла… Невероятно, сколько простого человеческого сочувствия и презрительной жалости в этих вечно актуальных строках его поэтического Назидания:

ОДНОМУ ТИРАНУ

Он здесь бывал: еще не в галифе —в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.Арестом завсегдатаев кафепокончив позже с мировой культурой,

Он этим как бы отомстил (не им,но Времени) за бедность, униженья,за скверный кофе, скуку и сраженьяв двадцать одно, проигранные им.

И Время проглотило эту месть.Теперь здесь людно, многие смеются,гремят пластинки. Но пред тем, как сестьза столик, как-то тянет оглянуться.

Везде пластмасса, никель – все не то;в пирожных привкус бромистого натра.Порой, перед закрытьем, из театраон здесь бывает, но инкогнито.

Когда он входит, все они встают.Одни – по службе, прочие – от счастья.Движением ладони от запястьяон возвращает вечеру уют.

Он пьет свой кофе – лучший, чем тогда,и ест рогалик, примостившись в кресле,столь вкусный, что и мертвые «о да!»воскликнули бы, если бы воскресли.

Январь 1972

Редкий снимок нобелевского лауреата Иосифа Бродского из коллекции Феликса Медведева. В руках у поэта – первая послезапретная публикация стихов в журнале «Новый мир». Стокгольм, 1988 г.