Книга Абсолютная реальность - Алла Дымовская

– В моей реальности? Вы кто? Собственно, – Леонтий уже несколько пришел в себя, где-то на стадии превентивно-агрессивного выяснения «а ты кто такой?», однако пошел за соседкой-феей весьма охотно, еще бы!

– Собственно я Пальмира. Идемте же! Идемте срочно отсюда! – фея тянула Леонтия за разодранный рукав прочь из землянки к выходу.

– Приятно познакомиться, – в данных обстоятельствах как-то ни к селу, ни к городскому устроению обескуражено ответил ей Леонтий – нервный воинственный запал его притух, так и не возгоревшись. Он споткнулся на бегу и не отверг протянутую к нему дружественную женскую руку: – благодарю покорно. Вы меня спасли! Не знаю, за что вы меня раньше наказали, но спасли! Я ныне должник ваш!

– Идемте! Вы говорите все время и много. Невыносимо, – красавица выволокла его наружу и, наконец, убрала свой «не-пистолет». – Здесь недалеко, потерпите.

Славны бубны за горами

Был уже рабочий полдень, когда Леонтий открыл глаза, будто «дежавю» – он вновь на больничной койке: пробудился от целебного, полунаркотического сна, фея-спасительница напоила вчера какой-то безвкусной тягучей простоквашей, велела отлежаться хотя бы до следующего вечера, и гарантировано все в ажуре! Пройдет ушибленное темечко, разбитая, накрепко перевязанная коленка тоже пройдет, ну, может синяк и останется, так это сущие пустяки. Хорошо жить на свете. И вообще жить хорошо. Майор Серега вернее верного тоже так думает, и скорее всего, давно уже вернулся домой, или в казарму, где его настоящий дом, кто знает? Человек-то военный, обязанный, хотя в целом славный.

Но лучше всего вот так нежиться в кровати. Одному. За окном кружат запоздалые мартовские снежинки – кружат и тают, мокрый снег называется. Раньше бы – фу, гадость, непременно так и сказал, а теперь! Теперь хорошо. На улице слякоть и промозглая гложущая сырость. Но сам-то ты в тепле, в каменном прочном доме, и батарея центрального отопления, и газ на кухне, еще ванна, в любое время полная теплой воды и сладкого лопающегося пенного попкорна, белоснежного, розового, да любого – все к твоим услугам. В холодильнике пиво – пей не хочу, в чайнике кипяток, в банке заварка, немного хозяйственной смекалки – то бишь интернета под рукой, всегда пожалуйста, заказ на хлеб насущный из любого качественного супермаркета или ресторана, прямо к порогу, кушайте на здоровье! И главное, никаких обезьян! И корявых елок тоже. Захочешь, не найдешь. Разве в зоопарке. И то, навряд ли. Там флора и фауна обычные, человеческие. В смысле, здешние.

Он пока не размышлял подробно о произошедшем, равно как и о том, что последовало далее. Не хватало сил души. Очень уж устал, то ли слишком туго ему пришлось, то ли слишком велика и приятна была ему нынче нега цивилизованного, благоустроенного московского быта, не сейчас – запрещал себе Леонтий натужные мысленные переваривания и пережевывания всего минувшего вчерашнего дня. Успеется. Все успеется. К тому же доктор, в лице несколько рассерженной и резковатой в эпитетах Пальмиры, прописал ему полный покой и отдых до вечера. Надо полагать, прибавил он дамочке работы, и не ей одной, этому ее напарнику, Филону, как его? – ага, Медиотирренскому, еще проговори поди, скороговоркой! – ему тоже не баклуши бить. Ну и что, филон он и есть филон. Труд, между прочим, сделал из обезьяны человека. Вот опять! Опять привязались клятые те обезьяны. И не обезьяны они вовсе. Разумные жалкие существа. Обыкновенные. Для своего места, конечно. Он бы им послал гуманитарную помощь, если бы этот самый Филон вчера так не разорялся. В общем, досталось Леонтию, послушать и устыдиться. И за палец, сунутый в машину, будто он первый начал! и за нелепо-разрушительный поход по елочному лесу, и за несчастных полудохлых питекантропов особенно. Если перевести с интеллектуально-язвительной пурги, которую нес этот Медиотирренский Филон, выходило – руки свои, тем более отдельно взятые пальцы, надо держать на привязи, а не совать, куда попало и куда никто не просил, но если зудит – сунь себе в з…цу, там самое подходящее применение, любопытство, здоровое и нездоровое, туда же! С Филоном ему еще предстоит, как поправится немного, так и предстоит. Сказано – послезавтра будьте любезны, только нормально позвоните в дверь, часиков около восьми, заранее не надо, как вы уже поняли вашим скорбным умишком, ни я, ни Пальмира на здешней базе постоянно не живем. Нам тоже к восьми еще добраться надо. Дверь тем более не ломать. И пожалуйста, ничего никуда не совать! Голос у Филона тогда подсел и сделался несколько трагичным, а уж выражение лица, капризного и будто бы ко всему свысока неприязненного, и вовсе скислилось в лимонную гримаску умоляющего страдательного непрощения. Не будь именно в тот момент Леонтию так плохо, и не поддержи его, побитого и покореженного в приключении, под локоток чудесная и похоже, снисходительная уже фея, он бы ответил. Не менее высокопарно и не менее язвительно. Что посылать нежных дам в еловый лес на передовую как-то не очень мужественно и нравственно чистоплотно, когда некоторые филоны в это самое время отсиживаются в теплых квартирках, будто тыловые крысы. Конечно, Пальмире, в отличие от него, Леонтия, никакая беда у питекантропов не грозила, для нее это была действительно всего-навсего хлопотная, лишняя прогулка, жалко только потерянного зря времени. А может и не зря, – она определенно намекнула своему напарнику, чтобы поутих и подобрел, Леонтий им еще ого-го как может пригодиться. Вот разве сам Леонтий, хотел ли он пригодиться филону и фее, в чем вопрос!

Ныне же он хотел одного – лежать-валяться, расслабленно и впервые за эти недели «неиспуганно»! Свободно покоиться, не опасаясь карательного звонка в дверь, или засады в ванной за занавеской, или замкнутой поездки с чужаком в лифте, будто он красна-девица, страшащаяся насильника. Все это ушло. Потому что, теперь Леонтий знал: нечего ему бояться и некого. Кроме разве только себя. Пальмира сразу сказала, как обрезала – неволить его не станут, «сам натворил, сам и отвечай» – это с досады шутка, не более. Филон, тот и вовсе заартачился, что твой Федул, губы надул, зачем он нам сдался? Пальцы совать? Хотя битый час Леонтий ему после втолковывал – не он первый. А что было делать? – Ждать и не лезть. – Ага! Умный какой! Когда воняет! – Тогда вообще не лазить, где не просят. – А по голове кто бил? – По голове это Пальмира. – Очень красиво на женщину сваливать! – Никто не сваливает. Моя коллега поступила верно, в той ситуации. – Ага! Сейчас я тебе задам, верно! Не хочешь, кирпичиной по голове? Урод потусторонний!

Едва они не подрались. Пальмира разняла. Сказала, если Леонтий поступит к ним в добровольцы, помощь его будет оценена. Можно и в денежном смысле. Леонтий оскорбился, ответил резко, что он безвозмездно, слава богу, не голодает. Пусть только объяснят, что к чему. Вот тогда Филон и велел подумать – как следует подумать, билет в одну сторону, не в отношении риска, хотя и он не исключен, но это – как узнать для средневекового книжника, что земля бесспорно круглая, а про кита и черепах все врут. Готов ли он, Леонтий, к познавательному повороту в судьбе?

По правде говоря, переворот тот не тогда свершился, ранее немного. Это они хватили! По сути «время зеро», критическая точка, новый отсчет для его самосознания случился в миг… случился в миг… э-э-э, когда, собственно, таковой случился? Ну, точно! Когда он и Пальмира выбежали из земляной пещеры на чистый простор, то есть, на утоптанную проплешину с как попало нашвырянными друг на дружку дрекольями-копьями. И вот оттуда, с той проплешины, на ковре-самолете… стоп-стоп-стоп. На каком еще ковре? Это он, Леонтий заврался. Разыгралось воображение, которого нет – по утверждению Кости Собакина. Ладно, пусть не воображение, пусть рутинная привычка к литературной обработке всякой небытовой мысли. А дело было так.