Книга Красные пинкертоны - Вячеслав Белоусов

Турин насторожился, отставил рюмку.

— Глянь на него профессиональным взглядом. Нюх-то у тебя есть. Может, ты без китайца сам вычислишь паршивого червяка? Оторвал бы я башку ему к чёртовой матери и точку на этом поставил.

Турин поднял брови.

— Не люблю я все эти прослушки, — Странников поморщился.

— Давайте, гляну, — согласился Турин.

— Наталья! — приказал Странников секретарше, когда та заглянула к ним. — Найди-ка тот доклад Таскаева. Он, наверное, у него и валяется где-нибудь. Неси его.

— И Таскаева пригласить?

— Зачем он нам… — Странников долил коньяк в опустевшие рюмки. — Лимончика ещё не найдётся?

— Минуточку, Василий Петрович, — исчезла секретарша за дверью.

— Обученный у вас контингент, — не удержался от комплимента Турин.

— Заведешь свой не хуже. Потерпи.

— Вашими бы устами…

Они чокнулись.

Но выпить не успели. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Таскаев без очков, с безумными глазами:

— Василий Петрович! Доклад пропал!

— Как пропал? — Странников схватил бедолагу за плечи и затряс так, что Турин забеспокоился за жизнь второго секретаря.

— Похитили, — пролепетал Таскаев.

Часть третья. Чёрный платок

I

Полпред частного сектора местных рыбопромышленников Лёвка Узилевский, возвратившись из поездки, привёз дурную весть: Попкова переводят на повышение, до Москвы дотянулся проныра. Его место займёт Васька Дьяконов, другой кандидатуры на пост заведующего торготделом не обсуждалось.

— А значит?.. — ловя каждое слово, разевали рты Заславские Хацкель и Николашка, Фраткин Самуил и Кантер Эмиль, Креснянский Евсей и прочие господа хорошие, помельче рыбопромышленники, облепившие Лёвку тесной гурьбой и набившиеся по этому поводу в контору фирмы «Перворосрыба».

Лёвка сел, горькую гримасу состряпав:

— А значит, дураку понятно… Валька, и раньше заправлявший всем, превратит ручей текущих в его карманы податей в речку, а то и в ревущий поток. Открывай деловой человек мошну ширше, деньжата швырять придётся направо и налево. Дьяконов удержу и так не знал, а теперь совсем укорота не будет.

— Только братьев Солдатовых и признаёт! — не стерпев, выкрикнул кто-то.

— Пётр у них заправляет, — буркнул один.

— Пётр любит крупную игру, — тут же поддал огня в костёр перепалки другой. — На карту тыщи швыряет. Вот и выигрывает!

— Все эти тыщи в карманах Дьяконова да Авдеева оседают! — разгоралось пламя. — А те за это — льготы да услуги лучше обычных.

— И ты ставь! Чего не ставишь? Робеешь против них?

— А где взять?

— Если б гуртом, со всех собрать!

— Кто даст на всех? Ищи дураков! Каждый на себя одеяло тянет.

— Вот и не каркай!

Гвалт поднялся не на шутку. Не ассамблея деловых людей, не коалиция, а сходка горлопанов. Лёвка поморщился, в лице перекосился — всегда с этим народом так, поднял руку. Вроде стихло мал-мал, но грызлись в углах, зубы скалили неугомонные.

— Тише там! — прикрикнули на них.

Льва Наумовича Узилевского не то чтобы уважали безмерно, ценили за его способности вести диалоги с властями. Лёвкой кликали между собой, близок был, доступен для каждого и внимания на грубые фамильярности не обращал, к любому подход имел.

— В Саратове, откель я намедни возвернулся, встреча была доверительная, — зашептал Узилевский. — Комиссия их заслушивала.

— Обоих к себе требовали? — переспрашивали те, что дальше.

— А как же? Обоих! Одного на повышение, другого вместо него, — возмущались те, что поближе недогадливостью задних. — Тише вы!

— Попков уже в должности заместителя уполномоченного Наркомторга по нашему краю просил Валентина Сергеевича особливо не трогать братьев Солдатовых… — продолжал также доверительно Узилевский, — ну и ещё пару-тройку лиц.

— Кого это? Кого ещё? Почему? — закричали, запрыгали, возмущаясь, остальные. — Мало всё братьям! И так более остальных хапают! И поблажки им, и скидки, и условия особые! Что ж творится-то?

— Ребята они крупные! — объявил со значением Узилевский и оглядел всех, медленно и тяжело, так, что присели, смолкнув, наиболее горячие.

Тишина воцарилась, слышно, как муха билась в стекло. Рвалась дурная, не зная, что на дворе к ночи уже холод лютый заворачивает, день бы прожить не удалось, выпусти кто наружу. Но сердобольный нашёлся, прицелился, ловко прижал ногтем к стеклу. Щёлк! И снова тишина пуще прежней…

— С братьями Солдатовыми лучше не связываться, да и обсуждать их — боком выйдет! Были недовольные когда-то да сгинули без следа.

— Что же делать? — пискнул кто-то в углу за спинами.

— Жили до этого, — размышляли другие, — не сгинем и далее.

— А если письмецо заслать? — опять подал голос писклявый.

— Какое письмецо? — вытянув шею, попытался углядеть советчика Узилевский. — Кому? Куда?

— Известно. В органы. В ГПУ. В милицию-то, знамо дело, бесполезно.

— Сам писать будешь? — бросил наугад Узилевский, не обнаружив советчика.

— Найдутся. Накатают.

Кто-то нервно хихикнул, не выдержав, или просто поперхнулся. Смешок тут же и замер, не найдя поддержки.

— Писаку и упекут, дурило! — здраво рассудил кто-то. — И правильно сделают!

— Оно, конечно, но что ж тогда? — не унимался писклявый.

— Да кто ты там?! — приподнялся Узилевский, ошалев от безуспешных попыток разглядеть дотошного.

— Да шут с ним, с дураком! — встал известный рыбодобытчик бородач Чубатов. — Надо попробовать к Мине Львовичу. А, Лев Наумович? Он прислушается, ежели вы собственной персоной да осторожненько. Без намёков, вот здесь прозвучавших. Ни за кого-то одного, а за общину нашу, за конвенцию! И по сути. Без этих, грязных нелепостей!

— Да! — словно прорвалось, выдохнули и остальные многие. — За общество! Это добрые намерения, степенные подходы! И без намёков! Дрязги-то кому нужны!

— Мина Львович в этом деле не заступник, — отрезал Узилевский. — Он пробовал хлопотать за наши квоты. Увеличить просил. Одёрнули органы сверху.

— Это как же?

— А вот так! Частный капитал — не государственный. И я ходил к нему тогда… Не любитель он влезать теперь в эти дела.

— А Солдатова Петруху, помнится, принимал! — язвительно крикнул кто-то.

— Петруха без мыла куда хошь втиснется! — ответил тот же Чубатов, нахлобучивая шапку и подымаясь.