Книга Ледяной клад - Сергей Сартаков

Он шел домой - писать докладную записку, но почему-то вдруг очутился на обрывистом берегу Читаута, там, где темными пятнами на серой глади застывшей, завеянной снегом реки обозначались места пробной выколки леса. Сто бревен... Кто-то из ребят, Павел Болотников, кажется, сострил: "Такие штуки из цельного камня легче вытесать, чем изо льда". И это бревна, взятые сверху, а доберись до тех, что поглубже и как попало стоят торчком, сразу начнет выжимать воду, и тогда броди по колено в ледяной каше с ломом в руках. Мороз сегодня двадцать четыре градуса, а завтра, может быть, и снова все пятьдесят.

Чепуха! Конечно, прав Василий Петрович, никакое подъемное сооружение у такого высокого и обрывистого берега не поставишь, не тратя на один миллион два миллиона.

Сдавайся, Николай Цагеридзе! "Лед растает, не растает, а не высохнет вода..."

В бухгалтерских отчетах очень "глубокомысленно" названа графа: "Потери от стихийных бедствий". Василий Петрович показывал инструкцию, в ней перечисляются виды стихийных бедствий: ураганы, лесные пожары, наводнения и другие непреодолимые силы природы. Непреодолимые силы... Прямой путь замороженному лесу в эту графу. А Ной, между прочим, если верить библейской легенде, все же преодолел очень крупное стихийное бедствие, и даже не какое-нибудь простое наводнение, а всемирный потоп. Он не списал по бухгалтерскому отчету все живое на земле в графу "потери от стихийных бедствий". А Ной не был инженером, он не имел диплома Красноярского лесотехнического института.

"Лед растает, не растает..." Ковчег, что ли, для замороженного леса построить? Ковчег... А что? Он ведь построен уже! Вот все это ледяное поле с вмороженными в него бревнами. Прочное, крепкое. Только на какой Арарат и какими силами поднять его на время ледохода? Стихийные бедствия: наводнения, ураганы, лесные пожары...

Есть способ гасить лесные пожары встречным огнем...

Может быть... сохранить в реке замороженные бревна... встречным морозом?!.

На улицу из конторы вылился шумный людской поток, веселым говором, криками наполнилась звездная ночь, и сразу словно бы вздрогнули, подтянулись высокие сосны, уставшие стоять с ветвями, одавленными тяжелой снеговой ношей.

Эй, начальник, хватит всяких нелепых выдумок! Все свободные рабочие руки нужно занять строительством жилья, чтобы хоть в этом году снова зря не "пропали лимиты".

Цагеридзе тихо брел к дому по косой тропе, пробитой в высоких сугробах.

Видимо, совсем уже напоследок Гоша рванул еще раз "Подгорную". Под гармонь Женька Ребезова проголосила еще одну ядовитую частушку:

Реки, камни и кусты,

Всюду сломаны мосты.

Где-то Макся мой идет,

Мишу за руку ведет.

А девчата захохотали так заливисто, так озорно, что у Цагеридзе колючими мурашками по телу пробежала дрожь: а-ах!

Он теперь зашагал быстрее, круто повернув обратно к конторе, шел, уже весело приподняв голову, всей душой унесясь в полет новой фантазии: мороз сковал лед в запани, только в запани, но сковал с такой силой, что он никак не может растаять, хотя вокруг весна...

4

Весь этот вечер Михаил чувствовал себя словно на горячей сковороде, а Максим ему казался предателем с того самого момента, когда выскочил вперед и ударил перед Женькой в пол своими тяжелыми сапогами. Он давно и твердо привык, что в их крепкой дружбе первое место все же - и во всем! принадлежит ему, Михаилу. Умеет Максим плясать лучше - пожалуйста, пляши, но уж под носом у него со своим удальством, во всяком случае, не выскакивай. Как теперь после этого он, Михаил, выглядит?

Вот что значит опоздать, задержаться на какую-то несчастную долю минуты!

Он и еще раз ошибся, задержался дольше, чем следовало, и снова пропустил момент - теперь уже момент, чтобы уйти с вечера. Когда все увлеклись пляской, нужно было ему отступить назад, еще назад, выбраться в коридор и - домой! Должен же, наконец, он был сообразить, что Максимова выходка для него, для Михаила, просто так не пройдет, что ядовитый Женькин язык теперь не даст ему спуску.

Первый раз его удержал черт, тот самый, который дернул и Максима выскочить в круг. Но что, какая нужда привязала его потом? Те добрых полчаса, пока не вошли Цагеридзе, Баженова и... А теперь она словно нарочно, назло толклась в танцах и в играх опять же вместе с Максимом и не подходила к нему. Конечно, по всяким там правилам, может быть, следовало именно ему, парню, первому подойти к девушке, но не отмерзли бы сызнова ноги и у нее, если бы это сделала она. Ну, хотя бы для того, чтобы сказать "спасибо". Ведь не притащи Михаил ее на своем горбу в поселок, и сейчас бы сидела эта Федосья под той же березой!

Он весь вечер злился на Максима, Женьку и Феню. Но отчитать Максима при народе не мог. Он не Ленский, а Максим не Евгений Онегин, хотя так же, как Ленский на балу возле Ольги, Максим весь вечер вертится возле Федосьи.

Не мог он подсечь, подрезать под самый корень и Женьку Ребезову - тут просто ни слов, ни способностей таких у него не было. А Федосью... Вот уж ей-то он бы сказал, нашел слова! Первым, конечно, не начал бы, а в ответ ей сказал бы: "Слушай, Федосья..."

И все? Что дальше? А черт ее знает, что дальше...

Никак не подходит! Хотя издали нет-нет и метнет взгляд в его сторону.

Красивая все же она! Легкая. Почти у всех девчат на ногах туфли, у нее - валенки, а танцует и бегает - словно летит. У Женьки Ребезовой походка тоже легкая, по красоте девушка первой в поселке считается, но... пусть и своя, особая, а какая-то накладная у нее красота. С такой красотой только в театре играть, в кино сниматься. Сесть вечерком одному рядом с Женькой страшно, от ее красоты холод бежит. Федосья смеется хорошо, мягко смеется, и взгляд у нее мягкий, волосы весенний ветер ей, наверно, легким облачком приподнимает.

Мимо проходили девчата-подружки, перешептывались, поглядывали на него, Михаил ни с кем не заговаривал, презрительно кривил губы. Начинались танцы он стоял как деревянный. Пели песни - он не раскрывал рта. Только иногда и просто силой его затягивали в игры парни из общежития. С ними вместе старалась Женька Ребезова, не боясь совершенно, что это ей потом обойдется в три-четыре хороших удара ремнем по спине. Но едва Гоша разводил мехи гармони, начиная "Иркутянку", Михаил потихоньку отступал в коридор, чтобы не попасться на глаза Ребезовой. Его прямо лихорадка била, когда затевалась пляска. А уйти совсем, пока оставалась Феня, так и не мог.

И вдруг ему стало жаль Ингут, домик в глухой тайге, где так великолепно они с Максимом начали свою трудовую жизнь...

Да, там была не первая линия... Но и тут ведь тоже не первая! Чем соблазнились они на Читауте? Решили уйти с Ингута - правильно. Так надо было сразу пойти тогда на строительство Иркутской ГЭС, которую уже заканчивают, или на строительство Братской ГЭС, которую только начинают, но зато будет она крупнейшей в мире. Крупнейшей! Вот где передовая! А лес этот замороженный - и незамороженный - гори он синим огнем, пусть с ним чикаются разные Женьки да Феньки с хромым начальником! Цагеридзе каждый день твердит: "Миллион, миллион", а на Братской ГЭС в одни только сутки тратить будут, кажется, три миллиона. Это - да! Там миллион - тьфу, а здесь геройство из этого начальник хочет сделать: "Мы должны сохранить, спасти народное достояние!" Тоже "достояние" - один миллион. И геройство... Геройство вот: плотина падает, рушится, и одному подпереть ее, одному человеку, спиной подпереть и держать, пока не прибудет помощь. Миллиард, два миллиарда одному человеку спасти!..