Книга Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

— Я в дороге притомился! Подайте мне чару вина самолучшего, а уж тогда я вам свистну.

— Как слуге приказывает! — прошептал кто-то из славян.

А Илья, даром что в стольном городе не жил, во пиру не сиживал, понял, что ежели поднесут чару — стало быть, Соловый из пленника в гостя превращается. Но уже торопился кто-то из оруженосцев хазарских, бежал по ступеням крутым, расплёскивая темно-алое вино византийское из чаши серебряной.

* * *

Глянул Илья на князя и прочёл в глазах его полную растерянность.

Соловый выдул весь кубок, наплескав себе на грудь и обмочив рыжую свою бороду. Красное вино пятнами пошло по холщовой рубахе.

«Будто кровь», — пронеслось в голове у Ильи. Соловый отёрся рукавом.

«Ну вот, — подумал богатырь, — сейчас он силу свою будет показывать. Постарается князя осрамить и унизить».

Понимание предстоящего прочёл он в княжеском взгляде. И сам так на Владимира глянул, что тот успокоился.

«Не бойсь! — говорил его взгляд. — Я служить тебе пришёл!»

И глянул Владимир на Илью с надеждой, как мальчонка на воина сильного, на брата старшего.

А Соловый уже набрал полную грудь воздуха и засвистел тем страшным, переливчатым, родовым своим посвистом, что заставлял коней сшибаться с мостов и гатей. Сверлящий уши свист этот поднял тучи галок с тёмных крыш, забились у коновязей кони, забрехали по всей округе собаки...

Захохотали довольные варяги. И понял Илья, что эту минуту упускать нельзя. Засапожным ножом, что более на короткий меч смахивал, сунул он Одихмантьевичу в мягкое подреберье. Икнул, оборвавши свист, разбойник и, повернув удивлённое лицо к Илье, стал медленно оседать на землю.

— Полно тебе, разбойник, детишков пугать да сиротить! Полно тебе и жёнок вдовами делать, — сказал Илья и, поворотившись к остолбеневшей толпе, стоявшей на гульбище и на крыльце, спокойно пояснил: — Разбойнику смерть по чину — собачья!

Крик и гам были ему ответом!

— Что он натворил! Убил Соловья! Он же нас в войну втравил! Надо с Соловым дружиться, а он убил!

Илья смотрел на суетню и беготню княжеских гостей, и тошно ему сделалось. Он вынул нож из тела Одихмантьевича. Пальцем огромной своей руки прикрыл его единственный остекленевший глаз, удивлённо глядящий в небо...

— Взять деревенщину! — услышал он окрепший и набравший власть голос Владимира. — Закопать в погребе! За кровь, на дворе княжеском пролитую, пущай издохнет с голоду, согниёт заживо! Такова ему казнь!

Тут Владимир-князь стая молодца выспрашивать: «Ты скажи-тко, ты откулешный, дородный добрый молодец, Тобе как-то молодца да именем зовут, Величают у детого по отчеству?» Говорил-то старыя казак да Илья Муромец: «Есть я с славного из города из Муромля, Из того села да с Карачарова, Есть я старыя казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович!» Говорит ему Владимир таковы слова: «Ай же ты, старыя казак да Илья Муромец! Да и давно ли ты повыехал из Муромля И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град?» Говорил Илья он таковы слова: «Ай ты, славныя Владимир стольнокиевский! Я стоял заутреню христовскую во Муромле, А и к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град, То моя дорожка призамешкалась; А я ехал-тo дорожкой прямоезжею, Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град. Ехал мимо эту грязь да мимо чёрную, Мимо славну реченьку Смородину, Мимо славную берёзу-ту покляпую, Мимо славный ехал Леванидов крест». Говорил ему Владимир таковы слова: «Ай же, мужичищо-деревенщина! Во глазах, мужик, да подлыгаешься, Во глазах, мужик, да насмехаешься! Как у славного города Чернигова Нагнано тут силы много-множество, То пехотою никто да не прохаживал, И па добром коне никто да не проезживал, Туды серый зверь да не прорыскивал, Птица чёрный ворон не пролётывал; А у той ли-то у грязи-то у черноей, Да у славной у речки у Смородины, А и у той ли у берёзы у покляпые, У того креста у Леванидова Соловей сидит разбойник Одихмантьев сын; То как свищет Соловей да по-соловьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному, То все травушки-муравы уплетаются, А лазуревы цветки прочь отсыпаются, Темны лесушки к земли вси приклоняются, А что есть людей, то вси мертво лежат».

Говорил ему Илья да таковы слова: «Ты, Владимир-князь да стольнокиевский! Соловей-разбойник на твоей дворе, Ему выбито ведь право око со косицею, И он к стремени булатному прикованный».

Глава 9
Первомученики

Илья, не сопротивляясь, отдал оружие боярам — старшим дружинникам и глянул вверх на гульбище, стараясь перехватить взгляд княжеский, но князь глаза отвёл. И заговорил о чём-то со своими приближёнными.

Мог Илья плечами ворохнуть, и посыпались бы, как яблоки перезрелые по осени, княжеские вои, да не стал. Смущена стала душа его. Потому, когда отвели его в выкопанный в откосе обрыва погреб, втолкнули в сырую полутьму, дверь затворили, и слышно, как дверь завалили землёю, чтобы никто открыть не мог, он даже успокоился. Непросто ведь было ему Солового зарезать. Непросто.

Огляделся он в сыром и длинном коридоре погреба, потрогал стены плотного песчаника, плечом попробовал — крепки, не прокопаться, не проломиться.

В одной стене — небольшое оконце. Стена из камней сложена: громадные камни, раствором в единый монолит слепленные, — не ворохнуть. Выглянул Илья в оконце — двор чёрный, где дрова и всякие ломаные телеги стояли, лодки рассохшиеся... и усмехнулся — вот, мол, я в терем мостился, а на помойку, как ветошка негодная, попал. Глянул под ноги — в углу белели кости и череп человеческий.

«Ну вот, видно, и мне здесь дни прикончить», — подумал он. Но душа не ужасалась близости кончины, душа не верила. Очень уж всё сразу приключилось да нежданно. Бой под Черниговом, терем княжеский, крики и споры, и вот давящая тишина погреба и приговор — уморить голодом. «Спасибо тебе, светлый князь, что поблагодарил меня за услугу, за то, что я тебя от унижения спас, а войско — дружину твою — от врага нескрываемого!» — прошептал Илья, ибо был уверен, что Соловый, если бы в свои леса вернулся, опять бы хазарам да варягам-ворогам служить стал. Нет у него другого выхода, не мог он князю Владимиру, как Илья, служить, да и не верил ему.

Илья отыскал в стене выкопанную кем-то нишу, стряхнув оттуда солому и чьи-то кости, втиснулся, подогнув ноги, на холодную сырую лежанку — как в могилу лёг. И поблагодарил того, кто эту нишу перед смертью, видать, руками в стене выскреб — крысы под ногами шастали, своими ходами-лазами пробираясь сюда с хозяйственного двора.