Книга Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

Жозеф вошел в зал, уставленный банкетками, обтянутыми молескином, и остановился в рстерянности. Если делегация Фантастической академии уже здесь, как ее распознать? Но ломать голову имениннику не пришлось – к нему тотчас с поклоном приблизился половой в черной рубашке и длинном белом фартуке:

– Месье Пиньо? Ваши друзья уже ждут.

Жозеф перевел дух и двинулся за проводником в глубь обеденного зала.

– С днем рождения! – грянули хором Виктор, Таша, Кэндзи, Джина, Эфросинья, Айрис, Мишлин Баллю, Рауль Перо и Фюльбер Ботье, поднимая бокалы.

Ошеломленный Жозеф на мгновение потерял дар речи.

– Так это вы! – выдавил он, не в силах скрыть волнение. – Разыграли меня!

– Подарки получишь на десерт, котеночек. Да будет тебе известно, весь этот праздник придумала Айрис, а счет оплачивает месье Мори, – сообщила Эфросинья. – Давай скорее усаживайся на почетное место!

Хозяева ресторана, которым родная традиционная кухня, судя по дородным фигурам, была на пользу, тоже вышли поздравить именинника. За ними следовали половые с наполненными пивными кружками, брецелями[70] и прочей снедью. Один из них торжественно объявил:

– Свинина с картофелем и кислой капустой, эльзасское вино и ромовая баба!

– Ох-ох, ну и задачки, числом две: съесть да выпить всю эту вкуснотищу, а потом до утра дожить, – пригорюнилась Эфросинья.

– Не волнуйтесь, мадам, гевурцтраминер[71] обладает мягким фруктовым вкусом, пьется легко, и свинина под него проскочит как на салазках! – радостно заверил половой.

– А кто это там идет к выходу? Не Альфред Жарри[72]? – спросил его Виктор.

– Верно, месье, он самый. У нас для него открыт кредит. Заведение поощряет развитие изящной словесности и прочих художеств.

В честь Жозефа снова были подняты бокалы и кружки. Кэндзи рассказал об их с Джиной путешествии в Лондон, Джина поделилась впечатлениями. Мишлина Баллю, одаренная конфитюрами, превозносила щедрость Эфросиньи. Пиво и здравицы присутствующих, собравшихся здесь только ради него, заставили Жозефа воспрянуть духом. Немного придя в себя, он заметил, что Фюльбер Ботье определенно чем-то обеспокоен.

– Дела не ладятся, крестный? Какой-то вы хмурый.

– Нет-нет, должно быть, насморк подхватил, – отмахнулся букинист.

Но Жозеф слишком хорошо его изучил и понимал: если Фюльбер вот так нервно теребит очки на носу, значит, с ним случилось что-то посерьезнее насморка. Однако молодой человек не стал приставать с расспросами. Краем глаза он заметил, что Виктор и Рауль Перо обмениваются странными знаками. А эти-то что замышляют? В разговорах за столом в этот момент возникла пауза – тихий ангел пролетел под сияющими люстрами, – и донеслись обрывки беседы двух репортеров, расположившихся по соседству:

– Ну теперь точно начнется травля этого Золя-золотаря. Не в ту выгребную яму он полез. Так что навострим перья – надо непременно в этом поучаствовать. Его поддержали всего-то полдюжины депутатов-социалистов. Сегодня в Бурбонском дворце[73] вдребезги разнесли открытое письмо в «Авроре», все депутаты по этому случаю сплотились и пошли единым фронтом – клерикалы, умеренные, левые республиканцы, радикалы и большинство социалистов. Альбер де Мен[74] с трибуны требовал принятия мер против автора «Я обвиняю!..», орал как резаный! Центристы так и вовсе выступили ансамблем – хор перепуганных старых дев.

– И все из-за какого-то жида, я вас умоляю!

Ошеломленные новостью сотрапезники за праздничным столом отложили вилки. Джина и Таша сидели красные, у Виктора дрожали от гнева руки. Задетая за живое и разъяренная оскорблением, которое имело отношение и к ее семье, Эфросинья отодвинула стул, намереваясь встать.

– Я сейчас покажу этим писакам, где раки зимуют! – процедила она сквозь зубы.

Мишлин Баллю ухватила ее за руку:

– А вы знаете, что в «Амбигю» опять дают «Пропойцу»? Обожаю драмы Жюля Мари[75], они всегда хорошо кончаются, в них торжествует справедливость!

– Браво, мадам Баллю! – похвалил Кэндзи. – Давайте поднимем кружки за справедливость, свободу мысли и равные права для всех временных обитателей Земли, нашего общего отечества, жалкой, кружащейся в бездне пылинки, чье назначение нам неведомо.

– Я уважаю ваши философские воззрения, – мрачно проговорил Виктор, – однако сомневаюсь, что на этой жалкой пылинке найдется плотина, способная удержать волну ненависти, которая вот-вот обрушится на Францию.

– Дорогой мой Виктор, если ваша кружка наполовину пуста, постарайтесь убедить себя в том, что она наполовину полная. Кстати, гарсон, еще пива для всех!

Жозеф тем временем, притворяясь, что внимательно слушает, наблюдал за Фюльбером Ботье, который с заговорщицким видом склонился к Раулю Перо и что-то с ним обсуждал. Жозефу непременно нужно было выяснить что, но он сидел на другом конце стола, и подслушать не предвиделось возможности. Тогда молодой человек поднялся и сделал пару шагов якобы для того, чтобы взять графин с водой. Вид он при этом имел самый невинный, но изо всех сил напрягал слух, и сквозь женскую болтовню ему удалось разобрать обрывки шепота двух букинистов:

– …Чудовищно!.. видение меня преследует… ну почему, почему именно в моем ящике?.. где голова?

– …бросили в Сену или… Вальми вызовет меня на допрос…

– …А буланжистка?..

Жозеф покосился на шурина. «Случилось что-то серьезное, если месье Перо упомянул инспектора Вальми. И руку даю на отсечение, Виктор в курсе дела!»

Когда ромовая баба была съедена, а кюммель[76], поднесенный хозяевами заведения, выпит, Жозефа забросали подарками, но его мысли были заняты другим. Случайно обретенные фрагменты мозаики, которая непременно должна была сложиться в большую страшную тайну, не давали ему покоя, и он лишь рассеянно поблагодарил матушку, почти не обратив внимания на то, что она подарила. Развернул желто-синий галстук, провел пальцем по щетинкам одежной щетки, направил лупу на лицо мадам Баллю, у которой глаза тотчас превратились в автомобильные фары. Бросив взгляд на фотографии детей, пробормотал: «Миленько», – а подпись на обороте даже не прочитал. Подавленной Эфросинье осталось лишь мысленно помянуть свой тяжкий крест, чей груз становится все невыносимее.