Книга Гормон радости - Мария Панкевич

Егорушку я полюбила за феноменальную память и эрудицию, чувство юмора и серые глаза. Познакомила нас моя лучшая подруга – его бывшая девушка Тасса.

Тасса и Егор жили вместе с пятнадцати лет. К двадцати с лишним поняли – отношения их стали болезненными и странными. Они подозревали друг друга в изменах, и не напрасно. Егор просил Тассу рассказывать, как это было. Эти рассказы его заводили, говорила она по секрету. Потом Егор все же собрал вещи и переехал, но теплые отношения и общих друзей они сохранили – столько лет вместе.

Егор обитал в трехкомнатной квартире. Он спал на полу у компа в самой темной комнатке, которая была завалена почти до пояса брендовым шмотьем – некоторое время Егор продавал надоевшие ему вещи через интернет-магазин, но потом ему наскучило и это.

В самой большой комнате за символическую плату жила влюбленная пара из Башкирии – восемнадцатилетний диджей Дима и тридцатилетняя Аня, посвятившая себя образованию и пиару любимого. Они приехали в Питер недавно, поэтому жрали колеса с особой жадностью, пугая нас дикими ценами на химию в Уфе.

Вторую комнату занимала певица Алина, которая называла себя Мамой Вуду. Ей было почти тридцать. Девушкой она была творческой и компанейской, хорошо готовила и могла жарить плюшки, как робот, по многу часов подряд. Она рассказывала, что состоит на учете в дурке и каждую весну у нее обострение. У Егора она жила бесплатно и мутила ему за это наркотики.

Алина тусовалась и пела в разных некоммерческих проектах. Когда ей требовались деньги, она сообщала важно: «Пойду пошаманю… нашаманю себе бабла!» По странному совпадению, почти сразу звонила ее мама и высылала перевод.

К Егору часто приходили друзья из творческих вузов, да и я иногда оставалась на ночь на матрасе у компа. Егор почти сразу признался мне, что он садист, но это меня только раззадорило. Мы оба, как выяснилось, читали «Историю О», а это сближает. БДСМ-отношений у меня никогда не было, но и нежного секса я никогда не знала да и потребности в нем не испытывала. Алина пару раз по полночи сидела на кухне – так ей было меня жалко, стены-то тонкие.

Во сне Егор скрипел зубами. Мне было страшно, потому что так я себе всегда и представляла ад – тьма и скрежет зубовный. Ночами я за него молилась, и через какое-то время это прошло. А Егорка вдруг решил уехать на остров Коневец, где живут монахи, проводить там экскурсии, и снял с мамы довольно много бабла на подготовительные курсы. Сходил он туда раза три, но тема его ухода активно муссировалась в тусовке не менее месяца. Мне добрый Егор обещал оставить ключи от квартиры, не требовал верности и клятв, просил кормить попугая. Я была в отчаянии, но скрывала это, уважая его решение. Ночью накануне его отъезда я не спала. Егор проснулся по будильнику, и я затаила дыхание. Минут десять он размышлял, а потом положил мою голову себе на грудь и вырубился. И я с облегчением заснула.

Мы встречались уже полгода, когда ребята из Уфы переехали в другую квартиру. Мы с Егором курили гаш на крыше моего дома, и наконец-то он предложил жить вместе, помогать мне с моей сессией и купил немыслимую гору шмоток. Как же я была счастлива!

За новогодние каникулы мы пересмотрели всего «Доктора Каца» и «Дарью», а теперь было лето, и мы пили пивчагу в парках и катались белыми ночами на его белой машинке. Я перевелась на фриланс и, по словам друзей Егора, совершила невозможное – навела порядок в его комнате (он слегка протестовал для проформы, ссылаясь на какую-то забавную статью из «Максима»). Почти месяц стиралка безостановочно стирала шмотки, я их гладила и развешивала, заработав аллергию на стиральный порошок. Когда были вымыты полы, я предложила Егору спроектировать гардеробную – вешать шмотину было некуда. Вышло замечательно, только один гомосексуалист отметил, что похоже на Off, секонд на Лиговке у модного клуба «Грибоедов», но так вышло из-за стен, мы их забомбили из баллончика. Мы пригласили в гости родителей Егора (те хвалили мою стряпню и ругали Егора за расписанный маркерами холодильник).

Тасса радовалась, что мы вместе, называла астральной сестричкой и клялась, что убьет Егора, если тот меня обидит. Мы слепили из пятидесяти граммов пластилина большого волка.

Алину, нашу соседку, Егор считал своим талисманом. Мол, переспав с ней, он избавился от тоски по Тассе – а так даже долго ни на кого болт не стоял! – и встретил меня, свою настоящую любовь.

Егор рассказал мне это на втором этаже аэропорта Пулково. Я пыталась остановить его излияния, но вынуждена была слушать просительное: «Ну это же ничего не меняет, да? Мама Вуду будет у нас жить все равно!» Дул пронзительный ветер, мы бродили туда-сюда, прихлебывали ледяные энергетики и ждали самолет с нашим другом Расселом.

Конечно, я все понимала. Алине совсем негде жить.

Что же стало точкой разлома этой идиллии? Я стала замечать, что Егор мне врет. Я стала ревновать его.

И правда, он старался понравиться всем женщинам без исключения. Их отношения с Тассой стали меня напрягать после того, как Егор стал меня уверять, что она ему как младшая сестренка. Более того – он говорил о Тассе каждый вечер. Как они стояли в Крыму у магазина в обнимку, и какая-то старушка назвала их ангелочками. Как он подозревает, что Тасса так и не испытывала с ним оргазм. Как он научил ее одеваться. Сколько раз она занимала у него деньги уже после разрыва и без возврата, жадная сука!

Она была не просто моей подругой, а частью моей жизни. Егор жаловался, что она нанесла ему психосексуальную травму, а я надеялась помочь ему выговориться. Два раза в неделю, а то и чаще, мы с Тассой бухали у нас дома, как правило, за мой счет. Она меня веселила, Егор считал ее вульгарность и некоторую глупость привлекательной, а жопу – жирной. От шампанского мы смеялись и обсуждали политику.

Егор поставил мне на рабочий стол заставку – фотки Тассы сменяли фотки Тассы, изредка чередуясь друзьями и друзьями друзей. Я молчала неделю, но Тассы становилось слишком много. Когда они с Егоркой разговаривали, то светились изнутри от каких-то общих воспоминаний и шуток. В этой примажоренной компании любителей искусства чего-то стоил только Егор, благодаря самообразованию, остальные ребята были славными, но мне все чаще становилось одиноко и скучно. И все чаще по моим нервам скрежетали первые трамваи, а Егор все чаще был на работе и на работе. «Егор, убери обои, ты хочешь, чтобы я ее возненавидела?» – «Почему я не могу видеть своих друзей на твоем мониторе?»

Все чаще он впадал в неестественный тон, а я начинала понимать, как и когда он манипулирует людьми, за какие ниточки дергает.

Первый нервный срыв у меня случился летом, на свадьбе его друзей. Невеста в смешном коротком белом платье и высоких кедах на шнуровке прыгала по палубе кораблика. Егор в белом костюме был неотразим и уделял внимание всем, кроме меня, особенно свидетельнице. Я же не знала никого из гостей, кроме Рассела (тот тоже скучал и съел шестнадцать кусков торта). Из ресторана они уходили курить гашиш огромной толпой, а мне было стыдно накуриваться при взрослых, и я вела себя как зануда. Когда я решила уехать по-тихому, бухой друг Егора Деня закатил скандал. Жених с невестой отдали нам все цветы, подаренные им в этот день. Мы возвращались к Егору как новобрачные, а дома он стал перекладывать вину за конфликт на меня. Я уже понимала, что он выторговывает себе будущие бонусы и время; что поторопилась с переездом; что это не любовь, с его стороны уж точно. Первая в моей жизни истерика случилась на полу, под ненавистным плакатом певицы Акулы с надписью: «Я никогда не откажу в сексе любимому мужчине».