Книга Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Мы пойдем к Животову, он уже должен очухаться, а ты, будь добр, позвони господину Призорову. Попроси захватить из сейфа пулю для сравнения и расскажи ему о результатах вскрытия трупов, ну там, про все эти бактерии. Иван Карлович, поспешим, пока Призоров не примчался, вряд ли он позволит нам с Животовым по-приятельски перекинуться парой словечек.

Животов лежал в палате и тихо постанывал. На вид покойник был бы краше, но даже сейчас физиономия журналиста не утратила своей округлости, а острые глазки — живости и цепкости взгляда. Палату пронизывали лучи солнца, они настырно пробирались сквозь густые кроны лип и кленов во дворе Мариинской больницы. Светлые пятнышки весело плясали по чисто выбеленным стенам и сверкали на вычищенных металлических перилах и набалдашниках кровати. Пара литографий с видами на Дворцовую площадь и Казанский собор скрашивали неизбежно скудный больничный «уют».

— Максим Максимович, — слабо воскликнул он, как только понял, кто вошел в его палату. — Благодарите от меня вашего товарища, очаровательная сестра сказала, что, не будь профессора Копейкина, не писать мне больше никаких репортажей, кроме весточек с того света. Увы мне, такие страдания…

— Ну, будет, будет, — пожурил Грушевский репортера. — Вы еще успеете надоесть нам и на этом свете. Будете как огурчик через недельку. Съездите на воды, подлечитесь и снова к нам, в Петербург, под шальные пули. Кто это вас так, не скажете?

— Максим Максимович, вот не ожидал, верите? Я в трущобах на воровской малине себя безопасней чувствовал. Только раз и довелось моим любимым кастетом воспользоваться, а револьвера я и не брал с собой. А ведь опаснейшее было дело, помню, издатель мне уж и место приглядел на кладбище, и премию выписал, лишь бы я передумал писать в «Профилях» о преступниках. Шесть дней как у Христа за пазухой провел. А ванькой[8]шесть дней катался? Ночью, по злачным адресам, уж чего-чего не понавидался, а как с гуся вода, ни синяка, ни царапинки!

— Так вы, значит, по служебной надобности? — уточнил Грушевский.

— Шесть дней среди сынов революции, — горделиво кивнул Животов. — Вернее, пять. Сволочи, шваль, никакого понятия о чести! Деньги взяли, информацию из меня выдоили, а в обмен нате вам, Арсентий Петрович, пульку в живот!

— Так вы, значит, с террористами близкую дружбу завели, ну-ну.

— Какая дружба! Я их только по кличкам и знаю. Хмурый, Бабушка…

— Вы не в курсе, зачем это приспичило Хмурому ко мне в гости наведываться? — неласково спросил Грушевский.

— Хмурому?

— Ну, этому вашему товарищу, с виду железнодорожному рабочему, с которым вы говорили на станции в Свиблово?

— Да какой он рабочий! — раздраженно поморщился журналист. — Он самый настоящий бандит. Это он же в меня и стрелял. Вот зачем он к вам ходил, убейте, не пойму. Здесь вообще ребус. Зачем им княжна понадобилась? Это же не полковник охранки и не генерал-губернатор! Когда у них идет такая серьезная охота…

— На кого охота? — ухватился за слово Грушевский.

— Они предателя сейчас ищут. Украл у них один провокатор кассу. Видать, большие деньги, раз так всполошились. Да предатель этот, вор, с деньгами-то и залег на дно. А скорее всего, сбежал куда подальше. По моему разумению, так и за границу. Но от меня они все это скрывали. Тогда я решил проследить за Хмурым. Дошел с ним до дома одного, здесь недалеко, флигель во дворе. Но заметил меня, гадина, и, как он за угол завернул, я уж не сдержался, ну за ним. А он там стоит, браунинг на меня наставил, улыбается. Любопытство, говорит, большой порок. Не хотели вас решать, за полезность, но сами напросились, так получите-распишитесь. И выстрелил. Уж не знаю, как сподобился я с пулей в животе на месте не помереть. Там меня дворник подобрал, на битюге сюда доставили.

Грушевский переглянулся с Тюрком. Уж им-то известно зачем. Затем, что Зиновий, главарь или даже предводитель «Карателей», имел виды на княжну Саломею Ангелашвили. Но заметив цепкий взгляд Животова, заинтересованно замолчавшего, Грушевский откашлялся и встал.

— Говорите, значит, вас где-то недалеко накормили свинцовыми конфетами?

— Калашниковская набережная, рядом с конторой ломового извоза Ф. Брока. На ломовике меня и довезли, а то бы того…

— Ну, отдыхайте, набирайтесь сил для новых подвигов, — пожелал он журналисту.

— О, ждите новых «Профилей»! — бодро пообещал раненый. — Я уже присмотрелся к работе медбрата. Так что «Шесть дней в Мариинской» будут следующим выпуском.

В кабинете профессора уже бегал из угла в угол Призоров.

— Кто позволил допрашивать подозреваемого? — накинулся он на Грушевского. Административный зуд чиновника был сравним разве что со злостной чесоткой. Он жаждал все держать под своим контролем и неусыпным призором. Мало что могло его вывести из себя больше, чем неуместное проявление инициативы со стороны подчиненных, которых жандармская фортуна послала ему в этом сложном деле.

— Да мы просто поболтали по-дружески, — оправдывался Максим Максимович. — И не связан он с террористами, они его за дурачка держали. Ничего он не знает. Помогите нам лучше попасть на аудиенцию к Борису Георгиевичу Керну, он ведь начальник ваш?

— Что? Кто? — растерялся Призоров.

Эге, подумал Грушевский, да не скрывает ли от нас чего чиновник по поручениям? Уж больно виноватое у него выражение лица.

— Исключено! — отрезал, придя в себя, чиновник.

— Ну, в таком случае мы сами просто пойдем и запишемся к нему на прием, — предложил Максим Максимович.

— Не вздумайте! Не смейте! Умоляю…

— Тогда расскажите про «Карателей» этих, что вам известно?

Прежде чем сдаться, Призоров еще полчаса возмущался дилетантством некоторых вроде бы профессионально причастных к полиции лиц, которым честные люди вынуждены были довериться и так далее, и так далее. Но, в конце концов, Призоров и сам понял, что делать нечего, и раз уж он оказался в связке с компаньонами, то ради пользы дела придется их просветить в кое-каких моментах. Если бы «Каратели» не были так тесно связаны с уголовным делом по факту убийства княжны, Призоров с превеликим удовольствием свалил бы поиски убийцы на плечи тех, кто этим и должен заниматься, — уголовной полиции. Но все слишком запуталось, и на несчастном чиновнике пудовыми гирями висит слишком большая ответственность, чтобы так рисковать своей головой и карьерой. Ох чует Призоров, того и гляди, пойдет утопленником ко дну.

— «Каратели». Боевая пятерка максималистов, не ясно, эсеры они или эсдеки. Такое ощущение, что сами по себе работают, просто из яростного стремления перебить как можно больше представителей власти, — Призоров повалился на стул, утирая платком пот со лба. — Неизвестно, кто главарь, да и не всех участников знаем. И то по кличкам.

— Хмурый, Бабушка, — кивнул Грушевский.

— И Типограф. Все, что я могу вам открыть, не погубите, господа!