Книга Глубокое бурение - Алексей Лукьянов

Когда в каюту (Касимсот-старший, как всякий уважающий себя капитан, жил на своем корабле) ввалились трое неизвестных в масках, Люлик пребывал в состоянии каталептическом: как задумался, сидя у иллюминатора и ковыряя трубкой в левом ухе, так и остался сидеть, не обращая на гостей внимания. Брат Биркель, зная о каталепсии, развернул Люлика лицом к Тургению и Сууркисату, а затем дунул в ухо через трубку и, едва капитан начал проявлять первые признаки жизни, отскочил к диссидентам и сделал вид, будто они только что вошли.

Маску догадался снять только Биркель.

— Я… кхм… здрасте… задумался немного. — Люлик вынул трубку из уха и озадаченно поковырял в ушной раковине пальцем. Взгляд сконцентрировался на брате, и в голосе прорезались командирские нотки. — Это кто?

— Диссиденты мы, — встрял Мумукин, но продолжить не смог: трубка капитана угодила ему в лоб.

— Тебя я не спрашивал! — Люлик нахмурил брови и потянулся уже за кортиком, но тут трубка, словно бумеранг, ударила в лоб его самого, и капитан грохнулся со стула.

— Быдла какая, еппона мама! — Трефаил опустил руку, только что вернувшую снаряд владельцу. — Мы люди штатские, кто мячом в нас метнет, тот от мяча и…

Люлик заревел. На Мумукина с Трефаилом такая реакция произвела неизгладимое впечатление.

— Чего это он? — Мумукин незаметно хлопнул из стоящей на столе рюмки прозрачную жидкость, с удивлением обнаружив, что это обычная вода. — Трефаил, ты его случаем не того… не обидел?

— Да он, по-моему, и так умом скорбный. — Сууркисат перехватил взгляд Биркеля и тут же добавил: — Без обид, я зла не держу.

— Стресс у него, — заступился Биркель за брата.

— Точно, — хлопнул себя по лбу Тургений. — У него шары стрясенные.

Люлик ревел все громче, и успокоить бравого капитана удалось лишь совместными усилиями и килограммом конфет, которые предусмотрительно захватил Биркель. И в тот момент, когда диссиденты уже всерьез начали задумываться насчет отдаться в руки правосудия, Люлик внезапно успокоился и спросил:

— Чего приперлись-то?

— Товарищи с деловым предложением. — Биркель вытер пот. — Шантажируют нас.

Люлик встал с пола, налил в стопку, опустошенную Мумукиным, прозрачной жидкости, выпил залпом и раскраснелся, что заставило Тургения с подозрением принюхаться к содержимому бутылки.

— И чего хотите?

— На материк хотим, — сказал Трефаил.

— Ничего не выйдет, — зевнул Люлик и уселся обратно.

— Почему это? — Сууркисат встал в позу.

— Судно каботажное, — развел руками капитан.

— Это как?

— В загранку не ходим. А теперь пошли вон.

Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.

— Трефаил, нас ищут!

— Пускай, — махнул рукой Трефаил. — Все равно жить не стоит.

— Но нас уже нашли. — Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра, Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.

— Лысюка! — радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. — Лысюка, мы здесь!

Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.

— Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, — зашипел Тургений на Трефаила.

— А я, по-твоему, как ее назвал? — съехидничал Сууркисат. — Может, Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?

— Что за тёха?

— Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.

— Я, по-твоему, дурак — слушать, что читаю?

— Эй, вы, придурки бешенства! — донесся с пирса крик Лысюки.

Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.

— Дрищи, вы еще здесь? — подошел со спины Люлик.

Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:

— Диссиденты!

Люлик покачнулся, но устоял.

— Приказываю покинуть корабль, — сказал он.

— Эй, ты, шляпа! — послышался окрик Лысюки.

Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…

…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке «смирно».

— Какая… — восторженно прошептал Трефаил.

— …дура. — Тургений схватился за голову. — Еппона мама, она же его убила!

— Кувалду верните, — потребовала еппона мама.

Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:

— Лысюка, не желаешь ли подняться?

Через полчаса «Ботаник», захваченный Лысюкой, покинул порт.

Люлик был счастлив — все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.

Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:

— Что же будет с Родиной и с нами?

Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.

Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к Лысюке. Лысюка — террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.

Да и сама Лысюка… Ей сказали — захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.

Или хотя бы переворот.

А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:

— Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?

— Если не трудно, Нямня Назуковна…

«Люлик Кебабович…» Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией — и такое имя… А «Нямня Назуковна»?

Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.

Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.