Книга Франкская империя Карла Великого. "Евросоюз" Средневековья - Анатолий Левандовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последние годы жизни престарелый Карл, сохраняя зоркость в отношении дальних рубежей, терял ее в отношении вещей, находящихся много ближе. Переживший пятерых жен и сам на старости лет менявший наложниц, он смотрел сквозь пальцы на интимную жизнь своих родственников, в частности – на амурные истории законных и внебрачных дочерей, одни из которых жили с невенчанными мужьями, другие имели любовников. «Он умел делать вид, будто не существует ни малейшего подозрения или слуха насчет какой-нибудь из его дочерей», – не без печали бросает Эйнгард многозначительную фразу[16]. Ко двору стекались разного рода проходимцы, проститутки, бродяги. Многие из придворных, по примеру императора, держали у себя наложниц, а то и мальчиков для известного рода услуг. Карл, правда, издавал указы, запрещавшие проживать в столице подозрительным лицам, но эта мера имела мало успеха.
Новый император начал свое царствование с того, что произвел радикальную чистку двора: легкомысленных сестер разбросал по монастырям, любовников их отправил в изгнание, а вельмож заставил отказаться от услуг продажных женщин и смазливых миньонов. Отныне ахенский двор, к радости всех истинно верующих, становился подлинным посредником между Богом и страной, являя собой высокий образец нравственной жизни, которому оставалось лишь следовать.
Да и наружностью своей новый император выгодно отличался от старого. В год смерти Карла ему исполнилось 36 лет, и он был щедро наделен природой. Высокого роста, атлетически сложенный, Людовик обладал красивым лицом, ясным, открытым взором и звучным голосом, как бы олицетворяя идеальный внешний образ прекрасного принца. Как и отец, страстный охотник и меткий стрелок, он, в отличие от Карла, был целомудрен, скромен и имел склонность критически оценивать собственные поступки. Получив под руководством Алкуина блестящее образование, Людовик владел латынью, греческим, знал классическую литературу и в еще большей мере – литературу богословскую. Современники подчеркивали его набожность и доброту – отсюда и прозвище «Благочестивый» (Pius), под которым он вошел в историю.
Впрочем, наблюдательные французы позднее наградили его несколько двусмысленным прозвищем – «Debonnaire», что обычно переводится на русский язык как «Добродушный», но скорее соответствует другому значению этого слова – «Равнодушный» или даже «Слабодушный», поскольку суть здесь была не столько в «доброте», сколько в «безразличии» и «безволии».
Дело в том, что под импозантной внешностью императора скрывался довольно робкий дух. Людовик отнюдь не обладал несгибаемой волей отца, ему недоставало твердости и решительности, а чрезмерные сомнения в правильности совершенных поступков приводили к постоянной рефлексии и к подчинению воле того, кто в данный момент находился в фаворе. Все это, правда, обнаружилось далеко не сразу, приоткрываясь постепенно, и в полной мере стало очевидным лишь много лет спустя. Поначалу же все казалось совершенно иным: подкупала проникнутость Людовика идеями Карла и твердость в стремлении воплотить его государственно-теократические идеалы. Не подлежит сомнению, что длительное воздействие авторитарной воли Карла оставило в податливой душе Людовика глубокий след: мысль о «Граде Божием» на первых порах заметно превалировала в его мыслях и действиях. Вслед за наведением порядка во дворце он собирался навести такой же порядок и в стране, причем главным проводником подобной политики должна была стать, естественно, церковь. Поэтому-то она и была в центре постоянных забот нового императора – в этом отношении Людовик продолжал линию своего отца. Разница состояла лишь в том, что если Карл, придававший громадное значение церкви, держал ее в руках, то сын его, едва переняв правление, сам оказался в руках церкви.
Первый шаг в этом направлении был сделан еще осенью 816 года. Несмотря на официальную коронацию, проведенную за пять лет до этого по воле Карла, Людовик решил повторить ее с еще большей торжественностью, словно нуждаясь в более прочном духовном узаконении своих неоспоримых прав. С этой целью был специально приглашен папа Стефан IV, который, несмотря на преклонные годы, не уклонился от далекого путешествия и, прибыв в Реймс, торжественно помазал на царство Людовика и его супругу Ирмингарду. Рассчитывая этим актом закрепить свое положение, Людовик создавал, сам того не ведая, опасный прецедент на будущее, вручая судьбу каждого нового царствования в руки римского первосвященника.
Одновременно с этим прежние советники Карла – Адалард, Вала и другие – постепенно стали отходить в тень, а затем и вовсе сошли с политической сцены. Их место заняли исключительно прелаты и монахи, которыми окружил себя благочестивый государь. Главные роли в политике стали играть священник Элизахар, Агобард, архиепископ Лиона, и, в особенности, Бенедикт Аннианский, выдвинувшийся еще в конце прошлого царствования.
Учредив крайне строгий монастырский устав, впервые примененный им у себя, в Лангедоке, Бенедикт организовал неподалеку от Ахена образцовую монашескую общину, прославившуюся аскетическим образом жизни, усердием в молитвах и каждодневным физическим трудом. Этот устав создатель его стремился внедрить повсюду, что нашло поддержку у Людовика, который поставил Бенедикта во главе монастырей всей страны. Деятельность «нового апостола» столкнулась, правда, со значительными трудностями, поскольку далеко не все «братья Христовы» пошли ему навстречу; в авангарде недовольных оказалось могущественное духовенство Сен-Дени, не испытывавшее желания перетруждать себя ночными бдениями и изнурительной физической работой. Однако Бенедикт, при полной поддержке императора, успешно ломал подобные настроения. По его инициативе созывались частые соборы, вырабатывавшие генеральные положения для унификации и регламентации монастырской жизни, которая должна была стать моделью и для светского общества.
Единство – вот что отныне больше всего заботило и волновало как императора, так и его духовное окружение.
Деятельно пропагандировал единство и Агобард, один из тех, для кого прочность веры воплощалась в монолитности народов империи. Монарху всячески внушалось, что он уже не «собиратель земель», подобный предшественникам, а «августейший император», правящий империей не как личной собственностью, а как паствой, уполномоченный высшим промыслом во благо строительства «Града Божия».
Все это, разумеется, было не ново, и Людовика не требовалось особенно поучать, ибо он и без того был пропитан подобными идеями; но вскоре обнаружилось, что идеи приходят в резкое столкновение с жизненными обстоятельствами и примирить одно с другим очень трудно.
Вспомним, в какое положение попал Карл в 806 году, когда ему пришлось делить империю между тремя сыновьями; из этой ситуации он, правда, благополучно вышел, но лишь потому, что двое из троих умерли при его жизни и вследствие этого раздел не потребовался – Людовик беспрепятственно унаследовал всю империю. Но теперь сам Людовик попал в точно такое же положение, в каком оказался его великий отец в 806 году: у него от королевы Ирмингарды также было трое сыновей – Лотарь, Пипин и Людовик. Как в этих условиях можно было сохранить единство империи?
