Книга Правда и другая ложь - Саша Аранго

Они поехали к лучшему частному стоматологу в округе. Обрадину сразу вставили новые зубы, хотя и временные. Выглядели они неплохо, хотя больше были похожи на заячьи резцы. Потом челюстно-лицевой хирург вставил ему импланты – настоящие произведения искусства, каждый ценой в автомобиль среднего класса. Вставили Обрадину и коренной зуб и даже вырезали кусочек из десны, чтобы реконструировать нижнюю челюсть. Само собой, все это оплатил Генри и никогда об этом не вспоминал. Воистину, иногда он мог проявлять подлинное величие.

* * *

В шестидесяти километрах к югу, в четырехместной палате отделения интенсивной терапии лежал Гисберт Фаш. Он был сильно искалечен, но пребывал в сознании. Сломанные руки и нога находились на скелетном вытяжении, и несчастный Гисберт напоминал жалкого Грегора Замзу, который, проснувшись однажды утром, вдруг обнаружил, что превратился в страшного жука.

Из груди Фаша по трубочке в расположенный у кровати отсос поступал коричневатый гной. Этот секрет сливался в прозрачный пластиковый мешок. На куске подголовника, который продырявил его грудную клетку, жили миллионы бактерий. Каждые двенадцать часов медсестра меняла полный мешок на новый. Вероятно, ее учили именно этому ремеслу, к которому она была изначально психологически склонна. Кроме того, медсестра меняла ему пеленки, мыла и смазывала задний проход. Апофеозом были моменты, когда она сильными пальцами крепко обхватывала его мошонку.

Каждый вдох отзывался болью. Во рту был неописуемо противный привкус. В легких постоянно раздавалось какое-то шипение. Там продолжалось воспаление, запах которого преследовал Фаша и днем, и ночью. В палате стоял невыносимый свист, но казалось, что никто, кроме Гисберта, его не слышал.

В палате находились еще три человека. Все они были в пеленках. Больные, которым не достается отдельная палата, очень много узнают об интимной стороне жизни. Один из больных, который, вероятно, помнил еще Леонардо да Винчи, походил на конвейер по переработке пищи в экскременты, причем экскрементов было намного больше, чем пищи.

В полутьме палаты непрерывно жужжала одинокая муха. Фаш видел, правда, двух мух, но он и все остальные предметы видел удвоенными. Это двоение в глазах появилось сразу после того, как он отошел от наркоза. Привлеченная запахом гноя, муха летала по палате, отыскивая для себя все новые интересные места. То она присаживалась пообедать на пораженную гангреной стопу безымянного диабетика, который мог только стонать, то исчезала в колодце вечно открытого рта другого больного, где, наверное, откладывала яйца на языке.

Из-за перелома основания черепа голова Гисберта была зафиксирована специальным воротником. Только с помощью карманного зеркальца он мог видеть отражение своего окружения. Для того чтобы избавиться от двоения, он был вынужден закрывать один глаз. С каким удовольствием он выбрал бы койку у окна и вытянул ноги! Ему очень не хватало мисс Вонг, спутницы его жизни. Кроме того, у Фаша нестерпимо чесалась задница, но он не мог ее почесать, потому что правая рука была фиксирована, а в ее локтевую вену все время вливали питательные растворы. По утрам старший врач со свитой делал обход и неизменно спрашивал: «Ну, как у нас дела?» Ну, как могут у нас идти дела, если в заднице зуд и нам некому ее почесать? Это была настоящая пытка.

Но больше всего Гисберт переживал потерю папки. Это была первая мысль, пришедшая ему в голову после окончания операции и пробуждения. Как мать, зовущая потерявшегося ребенка, он вслух звал свою сумку с папкой. Персонал был уверен, что он галлюцинирует. Ему кололи успокаивающие, но и в состоянии медикаментозного оглушения он все равно продолжал искать потерю. Фаш не знал, кто спас его и доставил в больницу. Он знал лишь, что его привезли после автомобильной катастрофы.

Охота на Генри Хайдена закончилась. Два года своей жизни Фаш посвятил поискам, и это были самые лучшие его годы. Теперь все следы, все невосполнимые сведения и уникальные документы были безвозвратно утеряны. Генри победил его очень незатейливой хитростью. Он всего лишь остановился в кустах на крутом повороте, и это предопределило поражение Гисберта. Если бы Фаш утратил память при происшествии, как это часто бывает при черепно-мозговых травмах, он бы спокойно выздоравливал, радуясь своему второму рождению. Но он все помнил и не мог ничего забыть. Память безотказно воспроизводила последовательность событий, запечатленных на сетчатке. Стоило ему закрыть глаза, как он снова и снова видел, как несется в поворот навстречу Генри. Галлюцинации возникают из ничего, они суть чистая химера, но это не была химера, это был повторяющийся документальный фильм, постоянна пытка – бесконечный Генри. Если это не прекратится, решил Фаш, я покончу с собой.

И вот в один прекрасный день дверь палаты открылась, и на пороге появился Генри Хайден. Хайден собственной персоной, а не образ за кустами на повороте. С поистине врачебной непринужденностью он пододвинул себе металлическую табуретку и сел возле койки. Он выглядел точно так же, как на фотографии в «Country Living», только без жены и собаки. Очень изящная недосказанность.

С койки диабетика доносился едва слышный свистящий хрип, но вообще в палате было тихо.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Генри хорошо поставленным приятным баритоном. Вопрос был, конечно, не оригинальным, но вполне уместным, ибо человек пришел в госпиталь навестить больного. Фаш прикрыл один глаз, чтобы враг не двоился.

– Кто вы? – помедлив, спросил Гисберт.

– Я случайно оказался на месте аварии. Меня зовут Генри Хайден.

«У этого типа недюжинное самообладание», – подумал Фаш. Случайно он оказался на повороте, подстерегая его, случайно исчез из поля зрения на двадцать пять лет, а теперь случайно зашел, проходя мимо госпиталя. Как-то с трудом верится в такие случайности.

– Хайдн… как композитора?

– Да, очень похоже, но с «е», как писателя.

– Вот как? Я знаю ваши книги. К несчастью, мне пока очень трудно читать. Вы же сами видите, – Гисберт качнул висевшей на вытяжении рукой, – что у меня сейчас это плохо получится.

Хайден придвинул табуретку на сантиметр ближе к койке.

– Если хотите, я дам вам пару аудиокниг.

Фаш в это время лихорадочно соображал, какие причины могли толкнуть Хайдена на этот визит. Может быть, он ожидал увидеть здесь овощ и теперь, вероятно, сильно разочарован. «Знает ли он вообще, кто я? Может ли он это знать?» Фаш попытался выпрямиться, но лечебный воротник держал его мертвой хваткой. Свист стал громче.

– Вы что-нибудь слышите? – спросил Фаш только для того, чтобы сменить тему.

– Что?

– Свист. Здесь кто-то свистит, наверное, за стенкой.

Генри осмотрелся, прислушался и пожал плечами.

– Я ничего не слышу.

Фаш вздохнул:

– Вот и вы тоже ничего не слышите. Этот свист слышу только я.

– Это заговор. – Генри наклонился к больному. – Знаете, когда я что-то вижу или слышу, а все остальные делают вид, что не видят и не слышат, я понимаю, что это заговор.