Книга Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - Марк Ферро

Потрясенный обязательным наличием в армии комиссаров, занимавшихся, помимо прочего, политическим воспитанием военнослужащих (как можно, например, увидеть в фильме братьев Васильевых «Чапаев»), Чан Кайши вернулся из СССР с довольно прохладным отношением к методам советского режима. Он взял слово на собрании Коминтерна, проходившем под председательством Г. Е. Зиновьева и в присутствии Г. Н. Войтинского, который, ко всеобщему удовольствию, годом ранее участвовал в создании компартии Китая (его преемник в Китае — властный голландец Баринг, рассчитывавший на «коренные народы Индонезии», — такого успеха не добился). На этом собрании Чан Кайши заявил: «Гоминьдан, действуя под знаком “трех народных принципов”[20], стоит на стороне всех порабощенных народов в борьбе против империализма. В Китае нашими самыми главными врагами являются феодалы-милитаристы, вскормленные империалистами. Мы надеемся, что через два-три года наша революция победит. Я многому научился за время моих поездок по Советскому Союзу. Мне кажется, сохраняются некоторые не совсем верные представления о том, что такое в действительности революция в Китае. Надеюсь, наши друзья из Интернационала окажут нам честь посетить Китай с целью наблюдения и изучения проблем революций в странах Востока»{151}. Однако советско-китайский медовый месяц уже был омрачен взаимным недопониманием.

С одной стороны, газета «Известия» опустила в заявлении Иоффе и Сунь Ятсена первую фразу об «отсутствии благоприятных условий» для создания советов и установления коммунистического режима в Китае. С другой стороны, едва Чан Кайши вернулся из Москвы, Сунь Ятсен отправился в Кантон и Гонконг, где восхвалял английский парламентаризм и заявил, что надо взять за образец методы работы британского правительства{152}. А год спустя советский дипломат Л. М. Карахан уже вел в Пекине от имени Москвы с одним из милитаристов переговоры о судьбе китайской железной дороги{153}. Одно с другим не очень связывалось. Но дальше — больше…

Чан Кайши сказал еще одному деятелю Коминтерна, М. М. Бородину, что «враждебность монголов направлена не против китайцев, а против милитаристов», стараясь предотвратить начинавшийся в ту пору процесс захвата Москвой Внешней Монголии. Но, хотя Сунь получил заверения в том, что у России нет никаких видов на Монголию, русские войска там все же оставались — то есть один этап захвата был пройден…{154}

В Москве китайских коммунистов рассматривали как закваску, даже как рычаг в рядах Гоминьдана, членами которого они становились. Для Гоминьдана эта двойная принадлежность китайских коммунистов являлась расплатой за помощь, которую он хотел получить у СССР. Кроме того, подобная ситуация позволяла Гоминьдану укрепить свои позиции относительно пекинских «северных милитаристов» и благодаря указаниям Бородина — не только официального представителя российской коммунистической партии, но также эмиссара Коминтерна и советского правительства[21]— лучше понять механизмы функционирования советской власти{155}.

На самом деле проникновение китайских коммунистов в Гоминьдан не опиралось, как десятью годами ранее в России, ни на солдат, ни даже на рабочую организацию. Оно ограничивалось кадровыми партийными работниками — своего рода зачаточной бюрократией, состоявшей исключительно из интеллектуалов. Правое крыло Гоминьдана считало его опасным, Чан Кайши тоже — хотя и старался все же сохранить союз с Москвой. Он, «конечно, может признать, и охотно, что стоял у истоков введения коммунистов в Гоминьдан… — заявил Чан Кайши, отправляясь на север в поход против правившего в Пекине милитариста, — но всегда говорил также, что будет бороться против их влияния, если они начнут приобретать перевес»{156}.

Поскольку Сталин собирался «выжать лимон [то есть Гоминьдан] и выбросить», Москва открыто вела несколько политических линий: помогала националистическому движению Чан Кайши победить северных милитаристов, но при этом сохраняла дипломатические отношения с возглавляемым одним из них правительством в Пекине, чтобы договориться о статусе железной дороги; поощряла левое крыло Гоминьдана, которое хотело свергнуть Чан Кайши, и одновременно поддерживала китайских коммунистов, желавших одержать верх над левыми гоминьдановцами.

Чан Кайши выставил вон присланную к нему Москвой миссию Бородина. Но Сталин не позволил китайским коммунистам самостоятельно выступить в ответ против Чана, отдав приоритет борьбе с империалистами и милитаристами. После победоносной операции на севере Чан ликвидировал рабочие дружины, которые помогли ему победить в Шанхае, затем раздавил «Кантонскую коммуну», парализованную лозунгом Сталина о «едином фронте против империализма» и в некотором роде просто «положившую голову под топор». Троцкий, которому вторил Мальро в произведении «Удел человеческий» («La Condition humaine», 1933), впоследствии резко осудил «эту политику подчинения рабочего движения буржуазии».

Сталин и Бухарин ссылались на то, что «военная сила Чан Кайши по-прежнему опережает социальную динамику, которая, вопреки видимости, ограничивается анклавами»{157}. А главное, учитывая разницу между силами Советского государства и китайского коммунистического аппарата, находившегося в зачаточном состоянии, СССР на текущий момент был больше заинтересован в упрочении гоминьдановского государства, чем китайской компартии, которая, конечно, называла себя революционной, но не имела ни средств, ни собственной базы, чтобы одержать победу. Даже если бы она и победила, южное правительство во главе с коммунистами немедленно вызвало бы конфликт с Великобританией, чего Советская Россия вовсе не желала. В данном вопросе Троцкий соглашался со Сталиным, считая, что на внешней мировой арене «России нужна передышка»{158}.

Наконец, как это ни непостижимо, китайских коммунистов, в частности Чэнь Дусю, по меньшей мере два раза застигли врасплох действия Чан Кайши, а затем резкая перемена в его поведении, хотя их предвещал ряд довольно заметных признаков. Может быть, как истинные марксисты, они относились к Чан Кайши, «военной косточке», с некоторым презрительным снисхождением, недооценивая его интеллектуальные способности?

Вот в каком историческом контексте Мао Цзэдун — член аппарата Гоминьдана, «светской власти грядущей революции», и вместе с тем коммунистической партии — вынашивал идею о том, что в Китае антагонистический конфликт между буржуазией и пролетариатом возглавит и разрешит крестьянство. Тут он выступал в роли своеобразного ученика Цюй Цюбо[22]и Бухарина. Пока Единый фронт разваливался, Мао вел агитацию в деревнях провинции Хунань, теоретически обосновывал характер действий различных групп, составлявших крестьянство, указывал ему на его передовую роль, оставаясь в рядах Гоминьдана и компартии, дабы лучше приноравливать свою деятельность к общей стратегии. Не становился ли этот бунтарь еретиком?