Книга Двоеженец - Игорь Соколов

По коридору профилактория тоже было идти легко.

Правда, я как-то случайно умудрился локтем разбить стекло в самой первой двери, которая преграждала мне путь в профилакторий, но, вроде, никого не было, и меня никто не окликнул. Для порядка я, правда, пару раз извинился то ли перед самой дверью, то ли перед кем-то невидимым мне. Потом осторожно, как мне самому показалось, постучал в дверь комнаты №6.

– Да что же вы так громко-то стучите, – раскрыла мне дверь миловидная блондинка с бирюзовыми серьгами на ушах.

– Да, я это… У меня там гитара у вас, – пробормотал я виновато и стараясь не дышать на нее перегаром.

– Да, вы входите, – сказала она, и я вошел вслед за ней.

На четырех кроватях сидело по одной девушке, включая ту, что мне открывала, а на самой крайней сидела девушка с парнем, который держал в руках мою гитару.

– Это моя гитара, – сказал я и тут же уселся перед ними на стул.

– Я что-то неважно стою, – пояснил я, – если позволите, то я спою.

– Конечно, – сказал парень и протянул мне гитару. Как я успел заметить, на столе у них стоял коньяк «Наполеон» и в тарелке лежал шоколад с виноградом. Я спел, глядя на то, что стояло у них на столе, а потом, видя, что они не кричат мне про штрафную, сказал: «А у вас штрафные наливаются?»

Все сразу засмеялись и налили мне коньяк в рюмку и себе тоже. Мы выпили за знакомство, хотя моя голова отказывалась запоминать их имена. Я опять спел пару своих песен, и мы снова выпили. Вообще я даже не помню, сколько мы пили и сколько времени я пел. Однако помню, что потом подсел на кровать к миловидной блондинке, и мы почти сразу же поцеловались. Парень, сидящий на кровати со своей девушкой, выключил настольную лампу, и мы уплыли в сказочные дали, помню еще, что почему-то назвал ее Матильдой, хотя, как потом оказалось, она и на самом деле была той самой Матильдой, в которую я сразу же влюбился, может, потому что я особенно остро ощущал в то время свое одиночество или по другим причинам, но я как будто исчез, растаял в Матильде, потому что у меня не было никого, а все остальное было давно мне чужим и никак не могло сделать меня счастливым.

Проснулся в объятьях спящей Матильды. Как я заметил, ни на мне, ни на ней ничего не было, кроме естественной наготы. Она спала, как и другие девушки, на своих постелях. Того парня уже не было, видно, он еще раньше ушел. Солнце уже вместо луны ярко горело в окне, а я лежал, боясь пошевелиться и прижимая к себе нежную Матильду. Ее дыхание было таким упоительно тихим и мягким, а ее ресницы едва прикрывали глаза, и казалось, что она подсматривает из-под них за мной, а еще я не выдержал и поцеловал ее, поцеловал жадно и страстно, как будто испугался ее потерять, а она неожиданно открыла мне свои глаза, и я увидел, как в них отражается солнце, и вспомнил, что вчера при выключенном свете в них так же отражалась луна.

– Матильда, я люблю тебя, – прошептал я, и она засмеялась.

Потом послышался громкий стук в дверь.

– Девочки, откройте, – потребовал сердитый женский голос.

Матильда с девчонками спрятали меня в шкафу, укрыв одеялом, а потом открыли дверь.

– Почему у вас было вчера так шумно?! – вошла в комнату врач профилактория. Через щель, пролегшую между двух створок шкафа, я сумел разглядеть старую и неудовлетворенную брюнетку с массивными золотыми сережками на ушах и ярко-красной помадой на губах. От всего ее облика веяло какой-то необъяснимой вульгарностью.

– Ну что вы молчите?! – не отставала она от них.

Я продолжал глядеть на нее и думать, что когда-нибудь стану таким же старым и ворчливым, и никому ненужным стариком, и мне стало грустно, и я даже глубоко вздохнул, а она раскрыла дверь и сразу же завизжала, и выбежала из комнаты, а я стоял с глупым видом в шкафу со сползшим с меня одеялом, а молодые студентки нахально смеялись. Только Матильда смотрела на меня с лукавой и нежной улыбкой, подмигивая мне из-за их одураченных спин, и одураченных потому, что они не видели, как мы просто и доверчиво любим друг друга глазами…

– Ты где пропадал?! – встретил меня рассерженный Ираклий, – они меня тут чуть не изнасиловали втроем! Тебя не за гитарой, а за смертью посылать!

– Ираклий, я влюбился!

– Это правда?!

– Это фантастика! За одну ночь я проделал такой головокружительный полет с пятого этажа на первый, и прямо в постель Матильды.

– Слушай, но если баба сразу дает, то… – Ираклий не договорил, сбитый наповал моим ударом.

– Я о твоей Машке ничего плохого не говорю, и никогда не скажу, ты о…

– Ну, ладно, извини, – Ираклий встал и, охая, присел на кровать, – правда, еще неизвестно, кто у кого должен просить прощения!

Я еще немного поговорил с Ираклием и вышел из общежития. Свежий утренний ветер, как и возникновение в моей душе прекрасного образа Матильды, наполняли меня радостью. Правда, эта радость была немного окрашена печалью, ибо многое, как мне тогда казалось, осталось в прошлом. В прошлом осталась моя первая любовь, моя Гера.

Помню, как-то раз мы бродили ней по кладбищу, взявшись за руки, как дети, впрочем, мы и были тогда детьми, и любая тайна в наших глазах вырастала как непреодолимая стена Вечного покоя среди старых шумящих берез, громко каркающих ворон и безмолвных крестов, обелисков… разброшенных окон в ту другую потустороннюю жизнь.

Возможно, я выдумал себя благодаря тем самым превращениям, которыми была полна наша прошлая жизнь, но всюду я бродил, везде искал тот едва ощутимый след одной таинственной и шепчущей Печали, где все мое накопленное богатство доставалось чужим, а близкие куда-то исчезали… Как будто по праву земного притяжения, где всякая Смерть одного – Рожденье другого.

Не потому ли так сильна власть пустоты, власть равнодушия ко всем и безразличья, с которой я сейчас прощаюсь, хотя бы потому, что вновь влюблен и за спиной растут как будто крылья. Вечер приходит быстро вместе с Матильдой, которая дожидалась моего прихода в общежитье. По пустой ее комнате я уже догадываюсь, что она заранее попросила своих подруг где-нибудь погулять.

Наша любовь – это миг отчаянья. Мы любим друг друга, потому что не можем любить только себя, и пусть мы не знаем, что будет с нами потом, мы отдаемся друг другу жадно и поспешно, словно боясь друг друга потерять, мы загорелись страстью, как огнем…

И вот я раздеваюсь в потемках ее зашторенной комнаты, я ощущаю ее теплое и податливое тело, слышу скрип пружин студенческой койки, потом ее протяжный стон, говорящий мне о том, что она уже унеслась в тот далекий и немыслимый мир ощущений, а я все еще остаюсь наполовину здесь от волнения и от необыкновенности всего того, что с нами происходит…

О, Боже, как же потом я страстно овладевал ее благостным телом, как заставлял всю ее трепетать под собою, как пойманную рыбку, и как наслаждался нежными волнами, сбегающими вниз по окончаньям в ее таинственную бездну, и как наслаждался опять ее протяжным стоном-знаком-символом моей верховной власти зверя нежного над нежнейшим зверьком, который готов растерзать сам себя, чтоб остаться в ней как дитя…