Книга Казино «Бон Шанс» - Василий Веденеев

На Бронной у Ирины была прекрасно обставленная, просторная четырехкомнатная квартира на пятом этаже дома из крупного желтого кирпича — некогда эти дома принадлежали Управлению делами ЦК, и Петр подумал, что, может быть, за долгие годы их разлуки она переехала сюда с Ленинского, где жила много лет назад?

Неприятным сюрпризом для него оказалось, что Ирина жила не одна — нет, дома никого не было, но под вешалкой Меркулов приметил теплые серые шлепанцы большого размера; в ванной, куда его проводили вымыть руки, на полочке кроме пенальчиков с помадой, коробочек с тенями и тюбиков крема стояли несколько бутылочек импортного мужского одеколона и флакон дезодоранта. А в решетчатом ящике для белья он заметил приготовленную для стирки белую мужскую рубашку. Все это ему стало крайне неприятно и даже обидно, словно в детстве, когда тебе обещают роскошный, желанный и долгожданный подарок, а потом с кислой миной подсовывают вместо него какую-то сущую ерунду. Но что поделать — жизнь есть жизнь, а задавать лишних вопросов он не хотел.

Ирина быстро накрыла стол в гостиной. Вернее, небольшой столик — как раз на двоих, — выставив на него хрустальные рюмки, бутылку шведской водки и вазочки с закусками. На широком подоконнике Петр заметил клетку с чижиком — веселая певчая лесная птичка скакала по жердочкам, раскачивалась на трапеции и косила черной бусинкой глаза на незнакомца, прежде чем решилась выдать нежную, щемящую сердце трель.

— Подарок Ояра, — Ирина неслышно подошла сзади к рассматривавшему клетку с птичкой Петру и положила руки ему на плечи. — Его зовут Танька. Ты же, наверное, помнишь, Юри всегда любил делать странные и неожиданные презенты.

— Танька? — не оборачиваясь переспросил Петр. — Но чижихи не поют! А это явно молодой чиж. Давно он у тебя?

— Не-а, — она ласково развернула его и, чуть коснувшись щеки горячими губами, повела к столу. — Просто Ояр назвал его как-то очень чудно, не по-русски, может, по-своему? Но похоже на Таньку. Правда, Танька?

Чиж ответил на голос хозяйки заливистой трелью и начал старательно чистить перышки.

— Давай не будем обижать его память, — Ирина сама разлила водку по рюмкам. — Мы с тобой знали Ояра лучше всех, даже лучше его Лидии, поэтому выпьем за то, чтобы земля ему была пухом. Ну, не смей отказываться!

Меркулов взял рюмку и поглядел ей прямо в глаза: они говорили ему совсем о другом — не о памяти ушедшего Ояра, а об их собственной памяти, за которую она и призывала его выпить. И глаза Ирины обещали ему многое.

«Мы словно догоняем друг друга на карусели, — подумал он, — и никак не можем догнать».

Выпив водку, он попросил ее принести еще одну рюмку, сам наполнил ее и прикрыл тонким кусочком черного хлеба.

— Вот теперь и душа Ояра с нами.

Вдруг вспомнилось, как много лет назад, — Боже, да с ними ли вообще все это было? — любивший экзотические сочетания цветов Юри купил себе к зеленовато-серому костюму яркий, канареечного цвета батник. Увидев его в этом наряде, Ирина весело хлопнула в ладоши и воскликнула: «Ояр, ты чижик!» Не в память ли об этом тоже любивший Ирину латыш подарил ей чижика?

— И за тебя, Танька, — Ирина подняла вторую рюмку. — Ты тоже его помнишь?

Птичка склонила голову на бок и выдала долгую, печальную трель, от которой на глазах женщины навернулись слезы. Она залпом выпила водку, поставила рюмку на стол и неожиданно спросила:

— Хочешь, расскажу, как жила, после того как ты исчез?

Меркулов молча кивнул. Стоит ли сейчас напоминать о том, почему он тогда исчез из ее жизни, из жизни их обоих? А ведь она, казалось, уже сложилась, вернее, складывалась. Или не так?

— Ждала, — горько улыбнулась Ирина. — Тебя ждала, писем, звонков, а потом со злости или по дурости вышла замуж и уехала за границу. У меня ведь двое детей: мальчик и девочка уже школьники, они живут у бабушки, на старой квартире, которую ты, наверное, помнишь?

Петр снова молча кивнул и пересел в большое кресло, знаком попросив разрешения закурить. Она подала ему фарфоровую пепельницу. Он жадно затянулся сигаретой, не чувствуя вкуса табака.

— А потом вернулись и развелись, — тихо продолжала она. — Жизнь, сам знаешь, какая пошла: осталась без работы, без специальности, так, по знакомству, попала в казино «Бон Шанс». Там и встретилась с Генкиным. Это его квартира.

У Петра вдруг появилось чувство, что его сейчас вывернет наизнанку: этот противный человечек обладает той, кто была, да что была, так и осталась властительницей его самых сокровенных дум?! Да, осталась, иначе она не приходила бы к нему во снах даже после многих лет вполне счастливой и размеренной семейной жизни. Он чуть не застонал от душевной боли — вот чьи шлепанцы под вешалкой и одеколон на полочке в ванной!

— Ты живешь с Генкиным? — осипшим голосом спросил он.

Он резко вскинула голову, словно готовясь хлестнуть его ответом: да, живу! Но вместо этого сказала:

— В этом доме я больше экономка, прислуга и даже говорящая собака, а не жена или любовница. Какие из нас с Генкиным любовники? — ее губы искривила презрительная усмешка: брезгливая и наглая: — Я для него удобная ширма: ведь мы однополые!

— Что? — не понял Меркулов. — Как это?

— Не понимаешь? — удивилась она. — Неужели так и не повзрослел? Арнольд, для отмазки, любит приставать к молоденьким девочкам из варьете, но его самого где-то трахают какие-то мальчики. Иногда, со злости, я зову его гомик-гномик и Арнольда.

— Бог мой, — прошептал пораженный Меркулов. — Зачем тебе эта мразь?! Зачем ты живешь среди этой грязи?

— Зачем? Живем-то мы в разных концах квартиры, но кто-то же должен готовить ему, убираться, стирать носки и крахмалить рубашки, а мне нужно, чтобы кто-то платил за моих сына и дочь в языковых школах, за нашу квартиру, за лекарства маме и вообще. Грустно все это, Петя. Раньше уезжали за границу и чувствовали себя там, как дети в игрушечном магазине. И я не стала исключением. За то и расплачиваюсь, наверное. А ты не жалей меня, не надо. Помнишь, Лев Толстой тоже плакал от жалости к голодным крестьянам, но при этом намазывал на хлеб сливочное масло. Плакал и — ел! У Генкина вечно какие-то дела, и я часто предоставлена сама себе, и мне тоже, чтобы не плакать от жалости к голодным, надо есть, кормить детей и старуху-мать! Сейчас и так кругом полно молоденьких и на все готовых, а у меня ни путной специальности, ни сбережений, поэтому гомик-гномик — мой спасательный круг и якорь в этом мире!

Петр затушил сигарету в пепельнице и вздохнул:

— Злой живет в злом мире, больной в больном, добрый в добром, но кто из них счастлив в своих мирах и как?

Она встала, убрала с широкого подлокотника кресла пепельницу и присела рядом с Меркуловым — тихо и незаметно, как она всегда умела это делать. Чуть скосив глаза, он увидел волнующий изгиб ее бедра, туго обтянутые шелковистым нейлоном колени: она знала, что у нее красивые ноги, способные свести с ума многих мужиков, и его тоже сводившие с ума.