Книга Тайна фамильных бриллиантов - Мэри Элизабет Брэддон

— Отнесите это молодой женщине, которая говорит со швейцаром, — сказал он и, последовав за слугой до дверей в прихожую, остановился на пороге и стал прислушиваться. Он слышал, как слуга передал Маргарите Вильмот письмо и как та его распечатала.

Наступило молчание. Дунбар с беспокойством ожидал, что будет. Ему пришлось ожидать недолго. Маргарита заговорила ясным, звучным голосом, громко раздавшимся в помещении:

— Скажите своему господину, что я скорей умру с голоду, чем возьму от него кусок хлеба. Передайте ему, что я сделала с его милостивым подарком.

Снова наступило молчание, и при общей тишине, царствовавшей в доме, Генри Дунбар услышал, как на гладкий мраморный пол падает дождь мелко порванных лоскутков бумаги. Потом хлопнула тяжелая наружная дверь, и все снова стихло в роскошной прихожей богатого дома.

Миллионер закрыл лицо руками и тяжело вздохнул; но через минуту он поднял голову, нетерпеливо пожал плечами и медленно пошел наверх по лестнице. Комнаты, в которых жил некогда Персиваль Дунбар, занимали большую часть второго этажа. Тут были спальня, уютный кабинет, уборная, ванная и маленькая передняя. Мебель во всех этих комнатах была великолепная, но уж слишком массивная, что придавало им мрачный, тяжелый вид. Дом этот был очень старинный и на улицу выходило пять высоких, узких окон, в углублении которых возвышались дубовые сиденья. Стены были покрыты темно-зелеными обоями, издали походившими на кожу; такого же цвета широкие занавеси висели на окнах и на большой кровати из розового дерева; на полу красовался роскошный толстый турецкий ковер. Массивные столы и стулья, обитые зеленым бархатом, были из старинного черного дуба. На стенах, на далеком расстоянии друг от друга, висело несколько дорогих картин знаменитых старинных живописцев: «Венецианский сенатор» работы Тинторетто, «Поклонение волхвов» Караваджо, «Голова старого патера» кисти Спаньиолети и некоторые другие. Распятие из слоновой кости было единственным украшением высокого старомодного камина. Близ него, на письменном столе, стояли две восковые свечки в старинных серебряных подсвечниках. Свечи эти уныло мерцали в мрачной, огромной комнате.

Все вещи Дунбара были собраны в этой комнате. Слуга открыл все ящики и чемоданы и еще возился с последним, когда в комнату вошел банкир.

— Вы, вероятно, здесь будете спать? — спросил слуга, выходя из комнаты. — Миссис Пиркин полагала, что вам лучше всего приготовить эти комнаты.

Генри Дунбар задумчиво посмотрел вокруг.

— А разве нет другой комнаты? — спросил он. — Здесь ужасно мрачно и неуютно.

— Есть свободная комната на верхнем этаже, сэр.

— Хорошо, я там буду ночевать. Велите мне приготовить все, что нужно, а я буду здесь заниматься очень долго.

— Прикажете вас ждать, сэр?

— Нет. Только чтобы все было готово. Да, скажите, а где эта комната?

— Над этой, на верхнем этаже.

— Хорошо, я сам найду дорогу. Передайте мисс Дунбар, что я более с ней сегодня не увижусь, а завтра хочу поехать в Модслей. Пускай она приготовится. Понимаете?

— Понимаю, сэр.

— Можете идти и помните, чтобы меня нынче никто не смел беспокоить.

— Вам более ничего не угодно, сэр?

— Ничего.

Слуга вышел. Дунбар проводил его до дверей и, подождав, пока шаги его не замерли на лестнице, запер дверь. Возвратившись на средину комнаты, он стал на колени перед одним из чемоданов и начал вынимать из него вещи, одну за другой; таким образом он перебрал все ящики и чемоданы, бросая на пол, в большую кучу платья и другие вещи, бумаги же он относил на стол. Это заняло много времени и на старинных часах пробило двенадцать, когда банкир сел за стол и принялся разбирать бумаги.

Прошло несколько часов, свечи догорели, а банкир все сидел за работой… Он встал, подошел к окну и отдернул тяжелую занавеску.

Неясный, серый свет зарождающегося дня проник в комнату. Банкир возвратился к своей работе; он перечитывал одну бумагу за другой, перевязывал их в особые кипы и делал отметки в своей записной книжке. Яркие солнечные лучи играли на мрачном турецком ковре, на улице раздавался шум экипажей, когда банкир окончил свое дело. Он аккуратно уложил все бумаги в один из чемоданов, а платья оставил на полу в куче.

Но мистер Дунбар не пошел спать; ему оставалось еще одно дело. Среди его вещей находился маленький футляр с фотографическим портретом на стекле. Он вынул портрет из футляра, бросил его на гладкий дубовый пол у самого края ковра и раздавил ногой в мелкие кусочки. Но и этого ему было мало; он продолжал топтать остатки портрета до тех пор, пока от него осталась только горсть блестящего песка. Раскидав ногами по всей комнате этот песок, он сунул в карман оставшийся футляр и отправился по лестнице наверх. Был уже седьмой час, он слышал голоса служанок на черной лестнице. Придя в приготовленную для него комнату, он, не раздеваясь, бросился на постель. Через минуту он уже крепко спал.

На другой день в три часа Генри Дунбар в сопровождении своей дочери, Доры Макмагон и Артура Ловеля отправился из Лондона в Модслей-Аббэ.

XVIII

Трое подозревают

Ничего нового не обнаружилось по делу об убийстве в роще между Винчестром и Сен-Кроссом. Полиция приложила все усилия, чтобы найти убийцу, но напрасно. Правительство назначило награду тому, кто представит злодея; еще большую награду обещал мистер Дунбар, так как открытие виновного удалило бы последнюю тень подозрения, которое очернило его доброе имя.

Единственным средством найти убийцу, по мнению полиции, было проследить похищенную им добычу, бумажник и платье несчастной жертвы. Но надежды полиции не оправдались. Все ростовщики и ветошники в Винчестере и во всем околодке были обысканы, но без малейшей пользы. Среди заложенного и проданного платья на сорок миль вокруг не оказалось ничего сколько-нибудь похожего на одежду, в которой видели Вильмота в день его смерти. Полиция уже потеряла всякую надежду. Награда была заманчива, но злодейство было покрыто такой непроницаемой тайной, что все мало-помалу перестали о нем говорить и пришли к тому убеждению, что смерти Джозефа Вильмота суждено остаться неразгаданной тайной.

В газетах появились по этому поводу две-три передовые статейки, подстрекавшие явную и тайную полицию к исполнению их обязанностей и обвинявшие ту и другую в лености и несостоятельности. Сами сочинители статеек, признаться, были радехоньки новому убийству, которое доставило им предмет для разглагольствования в скучную осеннюю пору, бедную внутренними и внешними новостями. Публика даже в первое время несколько негодовала, когда не появлялось обличительной статьи по поводу «бесчеловечного убийства в Винчестере»; но вскоре ее заняли другие темы, да и к тому же это убийство было не первое и не последнее; свет, который никогда не оплакивает долго своих мертвецов, мало-помалу успокоился, и Джозеф Вильмот был забыт.

Месяц прошел очень спокойно в Модслей-Аббэ. Генри Дунбар занял видное место в округе; тысячи свечей блистали в пышных комнатах; кареты въезжали и выезжали из ворот огромного парка; все соседи на двадцать миль вокруг считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение миллионеру, только что возвратившемуся из Индии. Мистеру Дунбару не очень нравились эти посещения; но он благосклонно подчинялся требованиям дочери и соглашался на все торжества, которые она считала необходимыми; гостей он принимал с какой-то величественной гордостью, которая казалась очень натянутой в сравнении с приятным, дружеским обращением его благородных посетителей. Все пожимали плечами и намекали, что мистер Дунбар похож на выскочку, но соглашались, что он хорош собой и что дочь его прелестна, ангел красоты, да еще с земным приданым в полмиллиона фунтов.