Книга Карта Талсы - Бенджамин Литал

– Почти все, – ответила Дженни, – переезжают.

– Но Эдриен сколько лет тут прожила после того, как бросила школу? Это я к Талсе с теплыми чувствами отношусь. А она об этом даже не думала. Она вращалась на своей орбите, – я нарисовал пальцем круг в воздухе и продолжил, – рисовала, когда хотела рисовать, и ничего не делала напоказ. Меня радовало, что хоть кто-то в этом мире так живет. – Я посмотрел на Дженни. – Разумеется, это было возможно лишь потому, что она из богатой семьи.

– Ты давно их знаешь?

– Я тем летом однажды пересекся с Лидией. И все, – я еще ждал от Дженни реакции на сказанное.

– Эдриен вообще о родственниках редко говорила.

– Ага. Мы живем иллюзией, что у нее, по сути, нет родителей.

– Лучше бы так и было.

– Но она такая же, как и Лидия. В ней куда больше, чем она согласится признать.

– Я слышала что-то вроде того, что Лидия собирается отдать Эдриен каким-то врачам в Виргинии для медицинских экспериментов?

– Ну, Лидия рассматривает различные варианты, в том числе и это исследование в Университете Виргинии. Ей же надо что-то делать. К тому же это исследование – верный способ устроить Эдриен в хорошую реабилитационную программу, – я решил воспользоваться своим положением приближенного. Хотя мне и нравилось, что ребята развивают всякие параноидальные теории заговора.

– Но вот ее отец, – не унималась Дженни, – тебе не кажется странным, что он пропал на столько лет, а теперь вернулся? Ник говорит, что Род переживает за то, что она скажет ему, когда очнется.

Я посмотрел ей в лицо и ухмыльнулся.

– Сегодня мы с Родом вместе сидим с Эдриен. Может, она и очнется, – я сделал большой глоток.

Дженни смолкла.

– Думаешь, с ней все будет хорошо? – поинтересовался я.

– Ну, если врачи так говорят, то наверное, – неуверенно ответила она.

– Лидия сказала, что работа пищеварительного тракта может так и не восстановиться.

Она опять промолчала.

– И к чему все это? – спросил я.

Дженни явно не хотелось обсуждать эту тему.

Я посмотрел на нее, по крайней мере попытался, ведь было темно.

– Так противно об этом думать, – добавил я.

Дженни могла бы сделать шаг навстречу, сказать что-нибудь вроде: «Ты ее очень сильно любишь, да?». Но она ничего подобного не сказала.

– Я пьянею, – объявила она. – Мне скоро надо будет домой.

С ее стороны было мило, очень даже мило, взять меня с собой на крышу. Мы встали, свернули одеяло. Воздух был еще теплым – даже горячим, как будто бы ожидалась гроза.

– Я ее по-настоящему любил, – сказал я. Этим признанием я попытался воздать Дженни за ее доброту, словно хотел, чтобы и она что-то вынесла из этого нашего разговора.

Когда я спустился к Роду, от меня пахло спиртным.

– Я опоздал? – спросил я. Посмотрел на лицо Эдриен. Обратил особое внимание на один синяк: он за день уже пожелтел.

Род посмотрел на меня как-то странно.

– Лидия велела мне прийти к одиннадцати, – сказал я.

– Да?

– Да.

– Странно, – Род подался вперед, как делают полные люди, поставив руки на колени. – Я же говорил, что я побуду с ней.

– Да, она попросила помочь вам.

На миг он как будто растерялся, а потом прикрыл глаза.

– Боже мой.

Как следует я все не продумал: Лидия использовала меня, как пешку. Как своего представителя. Но я попросил Рода позволить мне остаться; сказал, что все равно все мои вещи тут.

– Ну конечно.

Пока я усаживался, он вкратце описал, как обстоят дела. Объяснил самую свежую проблему: когда позвоночник Эдриен зафиксируют на стержне, это даст легкий наклон, градусов пять. Это сделают уже завтра утром, во время стабилизирующей операции, и так останется уже навсегда.

– Пять градусов – это как будто бы много, – сказал я.

Я не хотел его расстраивать, но Род все равно уже только и думал обо всех этих моментах, о том, как ткани отреагируют на металл. Он рассказал мне все так обстоятельно, будто сам был врачом, а я – отцом пациентки.

– Я думал, что его просто скобами закрепят.

Род покачал головой.

Когда он оказался передо мной – белоснежная борода, шея с грубой покрасневшей кожей, – я начал понимать, почему Эдриен, когда ей было двенадцать, не пожелала поехать с ним на восток. Я не особо винил Рода за то, что он сложил с себя отцовские обязанности; казалось, что он вообще не отец. Он как будто был непричастен. Я сочувствовал этому человеку, который не знал, что сказать, и в итоге оказался так сентиментален – например, когда назвал мой приезд сюда «поступком, заслуживающим уважения». Так что можно было понять, почему он повторялся, говоря о позвоночнике Эдриен и всяких медицинских аспектах. Может, ближе к утру Род откроется.

Я сходил к медсестрам за кофе. А потом, как и бывает глубокой ночью, мы решили раздобыть и еды. Я сказал, что есть местечко с круглосуточной доставкой, где готовят барбекю. Я пользовался их услугами «еще в стародавние времена», загадочно добавил я, надеясь заинтриговать Рода. Я ведь буквально жил в его доме, в пентхаусе. «Вы остановились в небоскребе?» – спросил я.

Он сказал, что нет, что там ему не по себе. Похоже, Род считал, что их семейный бизнес, компания «Букер петролеум», был воплощением зла. Я попробовал подойти с другой стороны: не планировал ли он переехать обратно в Талсу? Я воображал, что это легкое раскаяние может нас с ним роднить. Фигурально выражаясь, мы с ним оба добровольно отправились в изгнание. Но Род понял меня неправильно и начал заваливать различными аргументами, подтверждающими разумность моего решения уехать с нашей с ним общей родины. «Но иногда хочется и рыбки», – сказал Род. Он согласился, что барбекю тут весьма недурное: «Хорошо, но не превосходно. А если суши захочешь? Тогда да поможет тебе Бог». Я не осмелился сказать, что в Талсе полно мест, где можно купить вполне приличные суши. «Ты пытался в этом городе за кого-нибудь голосовать? – поинтересовался Род. – Это все равно что биться головой об стену. Выбирай хоть коммунистов, хоть демократов в президенты, все равно».

Когда привезли барбекю, мы сели рядом и поели молча.

Род по большому счету был похож на Альберта. Оба родились в семьях нефтепромышленников, отказались от своего места во взрослом мире и тщетно пытались найти себе оправдание. Они умаляли ценность нашего города, особенно жестко критикуя отсутствие культурной жизни. Уже подростком я знал таких людей, и мужчин, и женщин – правда, из среднего класса – чьим основным утешением в жизни стал цинизм, который был направлен не на человеческую природу или что-либо еще, а конкретно на наш город, Талсу. Ведь критиковать ее было легче легкого. Я подумал, что в Нью-Йорке это менее распространено. Можно различными способами демонстрировать цинизм и в его адрес, но оказаться для него слишком хорошим нереально. А в Талсе именно мы были хуже всего. Мы, подростки.