Книга Самарканд - Амин Маалуф

— Все это время ты был со мной.

— Вначале я думал, что надобно только потерпеть — когда тебя выгонят из полутора десятков городов, ты смиришься с мыслью направить свои стопы в Аламут. Но шли годы, я к тебе привязался, товарищи разбрелись, моя решимость ослабла. И вышло так, что Омар Хайям второй раз спас жизнь Хасану Саббаху.

— Не жалуйся, как знать, может, я спас жизнь тебе.

— И то правда, его, наверное, очень надежно охраняют в его гнезде.

Вартан не смог удержаться от жеста сожаления, а Хайяму стало смешно.

— Так вот, если бы ты открыл мне свой план, я бы наверняка повел бы тебя в Аламут.

— Это правда? — Ученик вскочил.

— Нет. Сядь! Я сказал так, чтобы тебе было о чем сожалеть. Что бы ни совершил Хасан, если бы я увидел сейчас, как он тонет в реке Мюргаб, я протянул бы ему руку и спас его.

— А я бы посильнее надавил на него, чтобы он захлебнулся! И все же твое поведение дает мне надежду. Именно потому, что ты способен на такие слова и поступки, я и остался с тобой. И не жалею об этом.

Хайям прижал его к груди.

— Я рад, что мои сомнения на твой счет рассеялись. Я теперь стар, и мне необходимо знать, что рядом со мной человек, которому можно доверять. А все из-за вот этой рукописи, самой драгоценной из того, чем я владею. Чтобы дать отпор миру, Хасан Саббах возвел Аламут, я же — лишь вот эту крошечную крепость из бумаги, но уверен: она переживет Аламут. Таково оправдание моей жизни. И ничто не пугает меня больше, чем мысль, что после моей смерти эта рукопись сможет попасть в чужие недобрые руки. — Он небрежно протянул книгу Вартану. — Можешь открыть ее, ибо я назначаю тебя ее хранителем.

— Кому-нибудь до меня была оказана такая честь? — взволнованно спросил ученик.

— Двоим. Джахан, после одной ссоры в Самарканде, и Хасану, когда мы с ним делили одну комнату на двоих в Исфахане.

— Ты до такой степени доверял ему?

— По правде говоря, нет. Но у меня часто возникала потребность что-то записать и в конце концов он заметил рукопись. Я решил, что лучше самому дать ему ее почитать, не то он все равно сделает это против моей воли. Кроме того, я считал, что он способен хранить тайны.

— Умеет, да еще как. Чтобы потом воспользоваться ими против тебя же.

Отныне рукопись стала на ночь перекочевывать в комнату Вартана. При малейшем шорохе бывший офицер вскакивал, прислушивался и, вынув саблю из ножен, обходил дом, а затем сад. После этого ему не всегда удавалось уснуть, и тогда он засвечивал масляную лампу и читал одно из четверостиший, после чего запоминал его и долго обдумывал, стараясь разгадать, при каких обстоятельствах оно было сочинено,

После нескольких неспокойных ночей у него зародилась одна мысль, которая понравилась Омару: изложить на полях рукописи историю создания рубайят, а тем самым и историю жизни ее автора — нишапурское детство, юность, проведенную в Самарканде, славу, настигшую его в Исфахане, встречи с Абу-Тахером, Джахан, Хасаном, Низамом и многими другими. Начата хроника была под наблюдением Хайяма, порой даже под его диктовку. Позже Вартан записывал рассказы учителя и при этом очень старался, по десять раз набрасывая на черновике одну и ту же фразу, прежде чем своим угловатым каллиграфическим почерком переписать ее набело. Пока однажды фраза не оборвалась на полуслове…

В то утро Омар проснулся рано. Кликнул Вартана, но тот не отозвался. «Снова всю ночь не спал, корпел над рукописью», — отечески подумал Хайям и решил не будить его. Налив себе вина — сперва на донышке, затем целую чарку, он отправился в сад. Сдувая росу с цветов, он радовался, как ребенок, а потом принялся срывать созревшие ягоды шелковицы и отправлять их в рот, запивая вином.

Так прошел час. Пора было будить Вартана. Он не стал звать, а просто вошел в его комнату. И нашел его лежащим на полу с перерезанным горлом, с устремленными вверх глазами и открытым ртом, застывшим, словно в сдавленном крике.

А на столе между лампой и чернильницей торчал кинжал, пригвоздивший лист бумаги. Омар разгладил его и прочел:. «Твоя рукопись опередила тебя по пути в Аламут».

XXIV

Омар с достоинством, смиренно оплакал ученика, как до того многих других близких ему людей. «Мы пили одно вино, но они опьянели чуть раньше меня». Однако, к чему скрывать, невосполнимой утратой стала для него потеря рукописи. Он мог бы восстановить ее по памяти, запечатлевшей все, вплоть до мельчайших деталей. По-видимому, не захотел, во всяком случае, следов подобной работы не обнаружено. Похоже, из похищения рукописи он извлек урок: не держаться за будущее — ни свое, ни своих стихов.

Вскоре он покинул Мерв, но не ради Аламута — у него и в мыслях не было поселиться там! — а ради родного города. «Пора положить конец бродяжьей жизни. Нишапур был моей первой остановкой на долгом пути, разве не в порядке вещей, чтобы он же стал и последней?» Там среди близких ему людей — младшей сестры, заботливого зятя, племянников, племянницы, к которой он относился с особой теплотой — и прошла осень его дней. И еще среди книг. Сам он больше не писал, но перечитывал труды своих учителей.

Однажды он, как обычно, сидел у себя в комнате, держа на коленях «Книгу исцеления» Авиценны, открытую на главе «Единичное и множественное», и вдруг ощутил, как в нем нарождается глухая боль. Он заложил страницу золотой зубочисткой, которую держал в руках, закрыл книгу и кликнул родных, желая продиктовать им завещание. Затем прочел молитву, оканчивавшуюся словами: «Господи, Тебе известно, что я пытался проникнуть помыслы Твои, насколько это возможно. Прости меня, если мое знание Тебя было моим единственным путем к Тебе!»

Было это 4 декабря 1131 года. Больше его глаза не открывались. Ему шел восемьдесят четвертый год, родился он 18 июня 1048 года на рассвете. То, что с такой точностью известна дата рождения человека столь далекой эпохи, — исключительный факт, объясняющийся тем, что Хайям занимался астрологией и, вероятно, расспрашивал мать о точном времени рождения, чтобы узнать, какой знак является для него асцендентом (Близнецы) и как располагались при его рождении Солнце, Меркурий и Юпитер. Он вычертил свой гороскоп и озаботился ознакомить с ним хроникера Бейхаки.

Другой его современник, писатель Низами Арузи, рассказывает: «Я повстречался с Омаром Хайямом за двадцать лет до его смерти в Нишапуре. Он остановился у одного знатного человека на улице Работорговцев. Я следовал за ним по пятам, ловя каждое слово. Однажды он сказал: «Моя могила будет там, где по весне северный ветер будет засыпать ее цветами». Тогда эти слова показались мне лишенными смысла, однако я знал: такой человек, как он, ничего не изрекает просто так». И далее Низами продолжает: «Я был проездом в Нишапуре четыре года спустя после смерти Хайяма. Почитая его как великого ученого, я отправился к месту его последнего пристанища. Меня подвели к могиле, расположенной налево от входа на кладбище, у самой кладбищенской ограды. Грушевые и персиковые деревья распространяли над ней свои длани и осыпали ее лепестками, так что она вся утопала в ковре из лепестков».