Книга Маркиз де Сад. Великий распутник - Сергей Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче, выглядел "преступный автор" плохо, а мнение его практически никого не интересовало, хотя, безусловно, условия содержания в Шарантоне были более благоприятными, чем в обычных тюрьмах.
Франсуа Симоне де Кульмье, управляющему клиникой, было поручено наблюдать за тем, чтобы маркиз не имел ни с кем никаких сношений.
Этот самый де Кульмье был человеком деспотичным, но не жестоким. По словам доктора Рамона, работавшего под его началом, его деспотизм "не имел ничего общего ни с жестокостью, ни с суровостью, и можно с уверенностью сказать, что господин де Кульмье был любим всеми, как служащими, так и пациентами".
По отношению к нашему герою это выражалось в том, что ему были выделены прекрасные апартаменты, а Констанции Кенэ даже разрешили поселиться вместе с ним (чтобы не вызывать лишних разговоров, ее выдали за внебрачную дочь маркиза).
Как ни странно, хотя условия жизни маркиза де Сада были вполне неплохими и с ним обращались не как с заключенным, а как с больным, он не преминул вступить в открытую войну с управляющим клиникой.
Это выглядит тем более странно, что условия его содержания в Шарантоне предоставляли ему много свобод. Например, Констанция имела возможность беспрепятственно выходить в город и приносить ему "со свободы" любые книги, необходимые ему, а также предметы личного пользования и быта, которые не позволялись заключенным в тюрьме.
То есть фактически маркиз де Сад был даже не узником, а привилегированным пансионером, но это не остановило его, и он принялся писать петиции Наполеону и людям менее влиятельным, обращаясь к ним с просьбой об освобождении. В частности, в специальную сенатскую комиссию по вопросам личной свободы он написал так:
"Сенаторы!
Вот уже сорок месяцев я нахожусь в самых жестких и несправедливых оковах.
Заподозренного с 15 вантоза IX года [6 марта 1801 года. — Авт.] в сочинении безнравственной книги, чего я никогда не делал, меня не перестают с того времени держать в разных тюрьмах, не предавая суду, чего я только желаю, и что является для меня единственным способом доказать свою невинность.
Стараясь найти причину такого произвола, я открыл, наконец, что это гнусные интриги моих родных, которым я во время революции отказал в участии в их происках, и убеждений которых я не разделял. Озлобленные моей постоянной и неизменной преданностью моему Отечеству, испуганные моим желанием привести в порядок мои дела, расплатившись со всеми кредиторами, от разорения которых эти бесчестные люди могли бы выиграть, они воспользовались оказанным им доверием и разрешением возвратиться во Францию, чтобы погубить того, кто им не сопутствовал в бегстве из Отечества. С этого времени начинаются их ложные обвинения, и с тех пор я в цепях.
Сенаторы! Новый порядок вещей делает вас судьями и вершителями моей судьбы; с этого момента я спокоен, так как эта судьба, столь несчастная, находится теперь в надежных руках людей таланта, мудрости, справедливости и ума".
К сожалению, несмотря на всю хитрость составленного текста и обтекаемость формулировок, ответа не последовало.
А 16 мая 1804 года Наполеон был официально провозглашен императором.
Следует отметить, что поначалу слово "империя" даже не произносилось, а Сенат лишь назвал пожизненного первого консула "столь же бессмертным, как и его слава". Затем осторожно была заведена речь о праве наследования его титула. И лишь через несколько дней бесконечных интриг и сомнений некий депутат по имени Кюре впервые озвучил тезис о том, что Наполеон может стать императором французов с правом наследования этого титула для членов его семьи.
Публично выступил против империи лишь Лазар Карно, бывший член Конвента и Комитета Общественного Спасения, бывший член Директории и бывший военный министр. Против были и такие влиятельные люди, как бывший член Директории и бывший консул Сийес, но к мнению этих "героев вчерашних дней" уже никто не прислушивался. Остальные трибуны и сенаторы дрожали от страха от одной только мысли о том, что их всех разгонят, как в свое время Наполеон поступил с самой Директорией.
Наполеон Бонапарт бросает книгу маркиза де Сада в огонь. Гравюра XIX в.
Была создана еще одна специальная комиссия, от имени которой 3 мая 1804 года депутат Панвиллье сделал доклад: главная мысль его заключалась в том, что всеобщее мнение состоит в признании необходимости единой власти и права наследования этой власти.
Законодательный корпус находился на каникулах, но его президент провел поспешное голосование среди тех, кого ему удалось найти в Париже. На факт отсутствия кворума никто не обратил внимания. Президент Сената Камбасерес и специальная сенатская комиссия быстро сформулировали вопрос к французскому народу: "Согласен ли народ с наследованием императорской власти по прямой, естественной, легитимной и приемной линиям наследования Наполеона Бонапарта?" Вопрос о том, желает ли народ Франции установления империи, был дипломатично обойден. Этот вопрос уже был решен и без всякого участия народа.
6 ноября 1804 года были обнародованы результаты плебисцита: "за" проголосовало более трех с половиной миллионов человек (99,9 % голосовавших), "против" осмелилось высказаться лишь 2569 человек.
На положении маркиза де Сада все эти судьбоносные изменения практически никак не отразились. Впрочем, нет — начиная с 1805 года в Шарантоне начал действовать театр. Дело в том, что господин Симоне де Кульмье был уверен, что театр — это отличное терапевтическое средство для лечения душевнобольных.
Короче говоря, управляющий клиники придерживался весьма просвещенных и даже гуманистических взглядов на психические болезни и на их лечение. Он применял к душевнобольным теории, почти современные. Он устраивал спектакли, танцы и даже фейерверки. В маркизе же де Саде, имевшем самое непосредственное отношение к театру, он нашел весьма ценного сотрудника. В результате режиссером Шарантонского театра, конечно же, стал наш герой. Это изменило все. Теперь пребывание в клинике превратилось для него в настоящее блаженство, подарив ему свободу мысли и свободу ее выражения. Ничто не угнетало его больше.
Теперь он понял, что в Шарантоне лучше, чем в Бастилии и других местах заключения. Почему? Да потому что теперь он сам выбирал пьесы (и некоторые даже были его собственного сочинения), подбирал актеров, руководил постановками и репетициями. Естественно, для себя он брал главные роли, но в случае необходимости он выполнял и обязанности суфлера. Короче, ему было безумно интересно, ибо он считал себя директором театра, ответственным за все. Более того, в клинике не происходило ни одного торжества, где он не был бы устроителем, и в котором он не играл бы основной роли.
