Книга Я, ты, он, она и другие извращенцы - Джесси Беринг

Если совместить садистские наклонности и титиллагнию (парафилию, при которой половое возбуждение возникает от щекотки), станет совсем не до смеха. Психиатр Эмиль Гутхайль в 1947 году занимался пациентом (женатый мужчина тридцати девяти лет, преуспевающий юрист из Нью-Йорка; любопытно, что именно там наблюдается много случаев девиантного поведения), который испытывал жгучее желание кого-либо пощекотать. И это было отнюдь не безобидное желание: наиболее частой фантазией этого человека во время мастурбации было защекотать кого-либо до смерти, по меньшей мере – до потери сознания. То, что мужчина был садистом, придавало случаю необычную окраску, однако он едва ли был первым, кто прибегал к щекотанию со злым умыслом. В Китае при династии Хань (III в. до н. э.) вельмож таким образом пытали, не оставляя на теле следов. А спустя много веков некая жительница Вены подала на развод из-за домашнего насилия: муж много лет, истязая, щекотал ее[60].

Следуя теории полового импринтинга у мужчин, Гутхайль счел, что необычная страсть пациента берет истоки в детстве: в семилетнем возрасте тот однажды почувствовал возбуждение, когда во время игры его поборол и щекотал старший брат. Повзрослев, этот мужчина считал половой акт отвратительным и вместо этого истязал свою бедную жену. Психиатр отмечает также, что пациент иногда находил проституток, которые соглашались на то, чтобы их связывали и щекотали: “Но такие проститутки были слишком дороги, и он не мог позволить себе долго оплачивать их услуги”. Ранее мужчина платил мальчикам, чтобы они непрерывно щекотали друг друга, а он, глядя на это, мастурбировал, таким образом переживая сцену из детства, но теперь в роли наблюдателя.

Немного жаль, что этот человек жил в то время. Сейчас бы он точно нашел в интернете пару в лице кого-нибудь мазохиста с книсмолагнией (парафилия, при которой человек возбуждается от того, что его щекочут) или даже птеронофила (тот, кто возбуждается, когда его щекочут птичьим пером). Если бы этот пациент нашел себе подходящего парафила, его действия наверняка причинили бы гораздо меньше вреда его жене, проституткам и детям.

Садизм – не единственная парафилия, где вопрос вреда может вызвать сомнения как у психиатров, так и у любого, кто размышляет о необычной сексуальной жизни других. Как недавно напомнила нам милейшая Кейт Аптон, здесь просто не существует объективной реальности: то, что причинит вред мне, не обязательно повредит вам, и наоборот. Когда я закончу это предложение, цифра уже изменится, но пока на планете живет 7 088 343 858 человек. Пусть все на свете, кроме одного, ощущают вред абсолютно одинаково, и, тем не менее, тот единственный человек будет так же прав (или неправ), как и все остальные. Нет “единственно верного” восприятия секса. Это спорный вопрос, поскольку культуру направляет не логика, а огромная толпа. И все же даже если 7 088 343 857 человек воспринимают нечто определенным образом, оно не становится объективным фактом. Что причинило вред им всем, не причинило вреда ему. Все, вопрос закрыт. (Что для одного – кошмар, для другого – предел мечтаний.) Уверен, ворарефил Брандес сказал бы то же самое, если бы его уже не съели.

Все это замечательно, заметите вы, но как быть с более серьезными вопросами, чем спор о щекотании перышком? Например, что делать с педофилией? Неужели и в этом случае понятие “вреда” субъективно? И да, и нет. Мы ступаем на опасную тропу, и сейчас особенно важно ориентироваться на здравый смысл. Нет ни малейшего сомнения, что детям, подвергшимся сексуальному насилию, нередко причиняется непоправимый вред – не только психологический, но и физический. Только идиот станет отрицать, что дети могут долго и мучительно переживать насилие со стороны взрослых. Отрицание этого противоречит научным исследованиям, подтверждающим, насколько реальна такая травма.

Но исследования показали и то, что не всякий ребенок, вступивший в сексуальный контакт с взрослым, перенес травму. В следующей главе мы обсудим возрастные эротические ориентации (их минимум пять), но главное, что разница между шестилетним ребенком и шестнадцатилетним подростком поистине огромна. (Сам термин “педофилия” настолько часто употребляется неверно, что уже трудно вернуться к его изначальному смыслу. Область “хронофилии”, как называл ее Джон Мани, становится достаточно сложной.) Шестилетний ребенок, возможно, субъективно не испытает почти никакого вреда в тот момент, когда взрослый совершает с ним развратные действия, но это не значит, что ему не причинен значительный вред. По мере того, как дети взрослеют и начинают понимать, что именно с ними произошло, ситуация может восприниматься все более драматично. Можно сказать, что ребенок, подвергшийся сексуальному насилию, несет с собой всю жизнь бомбу с часовым механизмом. Есть некая вероятность, что она не взорвется, но если это произойдет, последствия будут катастрофическими. Нечто похожее может произойти и с подростками (многие из нас испытывают сожаление, что кто-то воспользовался нашей наивностью, в том числе и в вопросах секса), однако у шестнадцатилетнего подростка со столь же интенсивными гормонально-обусловленными желаниями, что и у взрослого, с которым он вступает в связь, тараканы в голове совсем другой породы.

Крайне спорный ответ “да” на вопрос о том, субъективен ли вред сексуальных отношений с взрослыми, относится к случаям, когда, став взрослыми, люди не воспринимают свои детские или подростковые отношения как травматичные. По неизвестной причине бомба не взорвалась. (И, как бы невероятно это ни выглядело, есть и те, кто во взрослом возрасте вспоминает произошедшее как положительное событие.) Что касается ответа “нет” на тот же вопрос, то он относится к тому, что по мере взросления отношение ребенка к сексу неизбежно меняется. Те, кто говорит, что шестилетняя девочка, которая не понимает, что с ней происходит, не пострадает, потому что в общем у нее все в порядке (или даже “ей нравится”, как утверждают некоторые растлители малолетних), не понимают, что эмоциональные травмы имеют эффект замедленного действия и могут вызвать катастрофические последствия спустя годы. Если мы встретим эту девочку двадцать лет спустя, мы, вероятно, увидим женщину, разрушенную воспоминаниями о тех событиях, которые были абсолютно неважными для нее в шестилетнем возрасте. Бомба взорвалась.

И, несмотря на то, что не обязательно в каждом случае причиняется вред, крайне высок риск разрушения жизни ребенка ради желаний взрослого. (Обратите внимание, что это утверждение верно вне зависимости от культурных различий символического отвращения: если человек чувствует боль, вред от нее реален.) Когда речь идет о сексуальных экспериментах подростков со взрослыми, когда дистанция между субъективным настоящим и субъективным будущим немного сокращается, то некоторые исследователи считают, что вред не настолько существенен, как часто думают. Брюс Райнд, эксперт в области изучения “межпоколенческой сексуальности”, сам взорвал бомбу, опубликовав в 90-х годах, мягко говоря, вызвавшие споры результаты своего исследования. Почти полную уверенность в нанесении субъективного вреда – в прошлом, настоящем и будущем – гарантирует отсутствие согласия несовершеннолетнего. Речь идет не о юридическом смысле этого слова, а о согласии как психическом состоянии (то есть о желании и готовности что-либо сделать). Райнд занимался как раз последним, то есть согласием в психологическом смысле.