Книга Свое время - Александр Бараш

из настоящего большого автомата,

из чашки с толстыми и круглыми краями,

двойной, за 28 копеек, и пирожное,

за 22: картошка, тяжелая и вязкая, на

кружевной бумажке, как в жабо, или

эклер, гигантская пилюля наслаждения

с блестящей черной спинкой… За окном

асфальт в поземке, полутьма, пора

обратно. Ребенок вырос. Бабуля умерла.

У слова «мы» нет смысла.

* * *

Когда-то я был в первый раз женат

и жил в Гольяново. Там на Уральской

налево от пивбара в глубь квартала

между хрущобами помойки, голуби, а вот

за тополями и бетонною оградкой –

белеет школа. Тут я пару лет,

не верится, но правда, был

учителем. Пример

бессмысленного опыта…

* * *

Когда-то я был в первый раз женат

и жил в Гольяново. Там на опушке леса

и ныне виден старый блочный дом,

к болоту передом, к теплоцентрали задом.

Когда подох наш старый черный пес,

я положил окоченевший труп

в рюкзак, отнес его и закопал

за дальней просекой. В какой-то новой жизни,

когда я буду чист и бестелесен,

я прилечу туда, и старый пес

поднимется, привалится к ноге

и взглянет мне в глаза. Ну да,

конечно же, я помню его ухо,

тот нежный теплый бархат – я на палец

накручивал его, и мы вдвоем

сидели так часами у стола.

Мы снова над могилою его

здесь посидим. На дааальнюю дорожку.

Собака тут зарыта: в превентивном

прощанье с телом. Например, с Москвой.

Постскриптум

Мы книги противопоставляем горю…

К. Кавафис

Мой друг Ксенон рассказывал,

что в далекой стране, откуда он в молодости

приехал к нам в Линдос, за время его жизни

многократно и при этом насильственно менялись

общественные уклады: демократия прерывалась тиранией,

тирания демократией, и снова… Каждая смена

сопровождалась казнями лучших в обеих партиях

и тех многих невинных – действиями и пониманием

происходящего – кто оказался в дурное время

в плохом месте, или изгнанием, как в случае

с его семьей.

– Да, говорили мы, –

с одной стороны, трудно поверить, ведя беседу

в этом светлом саду, в просвещенном мире,

а с другой стороны, такая резкая и грубая смена

государственного устройства характерна для стран,

находящихся на границе цивилизации… Подобное там,

кажется, и с климатом: по несколько месяцев – так ли,

Ксенон? – почти нет солнечных дней и совсем нет

зелени и цветов, природа выглядит будто после

лесного пожара, и все время дождь или снег…

Помните Ultima Thule у Страбона? Нет больше

ни земли, ни моря, ни воздуха, а некое вещество,

сгустившееся из всех элементов, похожее на морское легкое…

по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле…

– О да, очень похоже! –

отвечал Ксенон со смехом, и мы качали головами: и правда,

трудно поверить, но мы ведь осознаем: все возможно, но тогда

очень хочется стряхнуть с себя такую возможность,

как навязчивое воспоминание о путаном сне.

А теперь, когда наш Акрополь, возносившийся в море,

разрушен, и статуи повержены, и мы, живущие в своем городе,

чувствуем себя в изгнании, мы можем лишь опять

разводить руками… и, вспоминая те разговоры, повторять,

за нашим древним философом и тираном Клеобулом:

следует больше слушать, чем говорить, и упражнять свое тело

в преддверии испытаний, которые неизбежны

для каждого поколения, как рожденье детей,

смерть родителей, смена времен года.