Книга Революция, которую мы ждали - Клаудио Наранхо

Но есть люди, которые не знают, что такое преклонение, и они не могут его себе представить, поэтому их знакомство с ним должно пройти через терпеливый поиск и развитие. Ведь есть люди, у которых отсутствует сострадание — холодные люди, им трудно понять, что значит чувствовать другого, есть люди, которым незнакома благодарность, благодарная любовь, и им стоит открыться этому измерению жизни, любви, направленной на небо, ориентированной не столько на людей, сколько на идеал или на что-то неизвестное, куда мы хотим попасть… Сострадание приходит от матери, являясь продолжением биологической любви, уже развитой у млекопитающих, чьи самки признают детеныша как другое Я, то есть как Ты. Мартин Бубер говорил, что способность видеть Ты вместо того, чтобы видеть вещи, навела бы в мире порядок. Но я сейчас говорю о восторженной или благодарной любви, которая в нашей жизни наверняка изначально направлена на отца и только потом посвящается чему-то божественному, высшему сознанию и идеалам, таким как Правда, Красота, Добро и Справедливость.

На мой взгляд, Великая Музыка является специальным упражнением этой благодарной любви, или преклонения, которые в светском обществе, разочарованном своими старыми идеалами, были заброшены. Мы не отдаем себе отчета в том, что музыка дает возможность контакта со священным: порой нас увлекает чисто эстетическое воздействие, а духовная важность остается в тени — настолько, что мы не готовы поверить, что великие композиторы были мистиками, использовавшими язык музыки для выражения невыразимого в словах.

По крайней мере, таково моё видение: великие музыканты — это гуру западного мира, дававшие нам духовную пищу, хотя мы сами этого не понимали, учившие нас, среди прочего, чувствам более возвышенным, чем в повседневности. И если мы не признаем священного в музыке лишь потому, что она не звучит в церкви, то мы слишком ассоциируем святое (можно было бы так сказать) с запахом ладана. В определенный момент произошло разделение светской и церковной музыки, и думаю, что самая священная музыка того исторического периода (который более или менее совпал с жизнью и творчеством Бетховена) осталась вне церкви. Интересно, что известная женщина Беттина Брентано (Беттина фон Арним) в одном из писем своему другу Гёте объясняет, что Бетховен был ближе всех к Богу из своего поколения.

Чтобы оставить след в человеческом сознании, необходимо пойти дальше простой эстетики, ведь музыка — это гораздо больше, чем орнаментальное искусство в отношении звуков, хотя некоторые академики в теории музыки разделяют это слишком узкое видение.

Поскольку во многих духовных традициях принято визуализировать божества, как, например, африканские ориша, ангелы и архангелы иудео-христианского мира или тибетских пантеонов считаю, что аналогичным образом возможно — только через музыку — достичь похожих уровней восторга. И не надо забывать, что настоящий восторг — это то, на что указывает этимология слова: entheos, «обожествление». И если мы прослушаем Девятую симфонию Бетховена, мы не увидим того благоговения, которое передавал нам в своем отношении к божественному Бах, — преклонения соответствующего отношению к божественному в эпоху монархий, — и это парадоксальным образом происходит оттого, что у Бетховена в Девятой симфонии нам слышится голос самого Бога, то есть действие музыки скорее сопоставимо с представлением Бога в Книге Бытия.

Если мы хотим вознестись благодаря музыке в высшие сферы, нам нужно слушать её с несколько иной позиции, чем обычно, потому что, как правило, мы относимся к музыкальным произведениям немного потребительски, ожидая что-то получить от них. Наоборот, стоит подходить к слушанию музыки так, чтобы сконцентрироваться и испытать чувство восторга перед божественным. Точнее, перед божественным, которое нам пока неизвестно. Это, в свою очередь, означает восторг перед чем-то выше нас, что в эстетике называется возвышенным. И думаю, что подобный способ чувствовать уходит корнями в наше самое раннее детство, в отношения с отцом. Как цыплята идут за курицей (благодаря механизму импринтинга, который первым обнаружил Конрад Лоренц, изучая серых гусей, а потом этот механизм был признан универсальным), мы, люди, получающие пищу от своих матерей, следуем моделям отцов, с которыми устанавливаются властные отношения. Только истоки власти находятся в руках тех, кто её дает, хотя она и сильно испортилась в ходе истории из-за стремления к власти доминирующих фрустрированных самцов человечьего племени.

Итак, сейчас я пользуюсь случаем, чтобы ввести в наш современный обиход немного священного благодаря музыке, и предлагаю воспользоваться музыкальным сопереживанием, встать на место исполнителя, пытаясь идентифицироваться со звуком, и отдаться на волю потока звуков. Музыка — это жест, и я предлагаю принять жест, передаваемый нам музыкой, которую мы слушаем.

Мне осталось затронуть ещё одну дополнительную сторону опыта медитации, чьи, казалось бы, противоположные полюса — это любовь и бесстрастие. О любви я хочу сказать, что методы её культивирования были разработаны не только в контексте межличностных отношений, но и в практике индивидуальной медитации. Поскольку мы уже говорили о развитии любви в отдельной главе, я в дальнейшем буду говорить о бесстрастности, которая, несмотря на то, что она предшествует мудрости, почти не встречается в нашей культуре.

Бесстрастие

В наше время нет практики аскетической культуры, и доказательства отречения духовных культур прошлого кажутся нам подозрительными, так что мы интерпретируем их как возможный мазохизм или иррациональный предрассудок. Но бесстрастие или отречение, может быть, являются основными характеристиками людей, которых мы считаем мудрыми.

Как я уже говорил, если кто-то спрашивает себя, что такое мудрость, по крайней мере, должен понимать, что это не знание большого количества фактов, а скорее определенное отношение к жизни. И если мы попробуем сделать ещё один шаг в размышлении, пытаясь прояснить, какое это отношение, мы увидим, что его можно описать как взгляд на жизнь с определённого расстояния или видение перспективы.

Эта дистанция, которая позволяет нам оторваться от вещей, людей или опыта, состоит в определенной отстранённости, что иногда приводит к ощущению, что жизнь — это сон.

Культивирование непривязанности, о которой мы так же могли бы говорить как о способности отречения, — это другой способ выразить изречение Оракула Аполлона (как подтверждает это одна из надписей в античном дельфийском храме): «Ничего сверх меры». Мы позволяем себе излишества, потому что имеем множество фальшивых нужд, которые предстают перед нами как множество желаний, и наши желания, интенсивные настолько, что превращаются в страсти, усложняя нашу жизнь даже на коллективном уровне. Меньше привязанности означает меньше страстей и меньше всего того, что древние называли грехами. Отцы Церкви говорили, что для того, чтобы встретиться с любовью к божественному, нужно развить апатию — состояние мира и нейтральности которое было бы очень просто перепутать с безразличием, если кому-то это чувство известно только со стороны и он пытается представить его со слов. Творческое безразличие — термин, предложенный немецким философом Фридландером, которого мы знаем в основном благодаря Фрицу Перлзу, основателю гештальт-метода, хотя Хартмут Гиркин скоро опубликует в Германии множество томов его полного собрания сочинений, — а я иногда говорю космическое безразличие. В буддизме говорят, что сострадание и мудрость — это взаимодополняющие пути, ведущие параллельно, и я думаю, что представление о том, что сострадание спонтанно возникает из отрешенности, может быть облегчением для того, кто знает, как ограничена наша способность становиться более любящими по нашему желанию, как то проповедовала христианская культура.