Книга Дети Афродиты - Вера Колочкова

– Я помню, ты когда-то очень любила «Киндзмараули», Олечка. Потом оно как-то исчезло… А сегодня я в магазине увидела вдруг! Дай, думаю, куплю! Посидим…

– Ой, нет, Том. Извини, я пить не буду, боюсь, голова заболит. Мне и без того в последнее время часто приходится… Ну, в общем, это неважно. Садись, Том. Так о чем ты хотела со мной поговорить? Только не о Владе, прошу тебя.

– Нет, я не о Владе хотела… То есть не конкретно о Владе. Я о ситуации как таковой хотела…

– И о ситуации тоже не надо. Ты ведь с Владой общаешься, правда? Вы дружите, как прежде? Вот и дружите на здоровье. Считайте, что третье звено из цепочки выпало. То есть я – третье звено. Отряд не заметил потери бойца и «Яблочко» песню допел до конца.

– Оль, ну не надо так, а? Ну нельзя же, честное слово! Что ж ты… Даже не знаю…

Томочка подперла круглый подбородок ладонью, вздохнула грустно. Так грустно, что вышло жалким мышиным писком на выдохе. Хотя саму Томочку с мышкой никак нельзя было сравнить – была она полновата, белокожа и плавна в движениях, и выражение лица имела доброе, с поднятыми вверх белесыми бровками, будто всегда немного удивлялась чему-то. Нет, хорошая она, Томочка. Между прочим, Полькина крестная мать…

– Знаешь, в чем твоя ошибка заключается, Оленька? В том, что ты никому поблажки не даешь. Ты других людей рассматриваешь только через свою призму восприятия мира: будь, как я, делай, как я, поступай, как я. Шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте. И того не учитываешь, что другие люди живут в других обстоятельствах, что они не такие сильные, как ты…

– Это ты Владу имеешь в виду, да, Томочка? Это она не такая сильная, как я?

– Да, Владу. Ну, сделала она глупость, голову потеряла. Но ведь это со всеми хоть раз в жизни бывает, Олечка… Это же так просто – показать на оступившегося пальцем, осудить, расстрелять. А отчего он это сделал, никого не волнует.

– Ну отчего же – не волнует? Очень даже волнует. Очень бы хотелось понять, почему она со мной так… Будто ножом в спину…

– А я тебе скажу, почему. Все просто, Оль. Это Владка от зависти к тебе так поступила.

– От зависти? Что ж, может быть. Только это ее не оправдывает. А ты, насколько я понимаю, ко мне за оправданиями пришла?

– Да. За оправданиями. Потому и говорю о зависти. Она-то как раз Владку и оправдывает…

– ?!

– Да, да, не смотри на меня так, Оленька… Ты думаешь, легко было Владке с тобой дружить? Думаешь, легко дружить с человеком, которому завидуешь?

– Хм… А зачем дружить, если завидуешь?

– Глупый вопрос, Оль. Ты женщина умная, конечно, но иногда тонкостей жизненных не понимаешь, в сердечную глубину близкому человеку не заглядываешь. Отсюда все твои беды…

– У меня нет никаких бед, Тома.

– Да, да, извини, я отклонилась от темы… Так вот, о дружбе. Многие женские дружбы как раз и строятся на зависти, Оль. Женщины ведь на две категории делятся – на тех, которые завидуют и открыто враждуют с объектом своей зависти, и на тех, которые завидуют и все равно крепко дружат… Вторым, кстати, гораздо тяжелее приходится. Потому что зависть – чувство неуправляемое, его трудно в себе держать. И отделаться от него очень трудно. Практически невозможно.

– Ага… И по этому принципу их жалеть надо, да? Оттого, что им трудно зависть внутри держать?

– Да, именно так, как бы смешно это ни звучало. Потому что объект зависти всегда чем-то более благополучен. А поскольку более благополучен, значит, и снисхождение должен иметь к завистнику и к его поступкам. Закон равновесия, надеюсь, слышала о таком? А у тебя никакого снисхождения нет, ты ж наоборот… Вон, и сейчас на меня смотришь как на дурочку.

– Нет, ошибаешься. Не смотрю я на тебя как на дурочку. Я сейчас о другом думаю, Томочка. Знаешь, у меня сегодня какой-то особенный день выдался, тематический, что ли… Меня сегодня все пытаются уличить в эгоцентризме. Давай уж лучше вина тогда выпьем!

– …Ну вот что, что у бедной Влады в жизни есть, скажи? – будто не услышала ее Томочка. – Ведь никакой, ни самой махонькой женской радости нет! Что ей оставалось, как не завидовать тебе невольно? Я повторяю – невольно! Ей ведь даже и зацепиться не за что было, Оль. Ни одной соломинки жизнь не выдала.

– Том, а тебе? У тебя много соломинок? Тоже ведь нет! Однако тебе не приходит в голову…

– А у меня есть соломинка, Оль. Есть. Нет, ты меня с Владкой не сравнивай, что ты, я же вдова. А это уже не соломинка, это целое бревно, между прочим.

– ?!

– Да, да, не смотри на меня так удивленно… Да, мне легче жить, как бы странно это ни звучало. Меня мое вдовство и в статусе держит, и в моральном достоинстве, и на плаву… То есть я духовно более крепка.

– Томочка, я не понимаю… – подняла брови Ольга, стараясь сдержать скептическую улыбку, – это у тебя что-то новенькое, да? Про вдовство как благо? Раньше я от тебя такого не слышала…

– Да где тебе меня понять, Оль. Конечно, не понимаешь. Ты за своей стеной счастья как слепая жила. Да и сейчас… Не пуганая еще, на одной только гордыне держишься. А погоди, вот как придет, например, праздник Новый год… А ты одна-одинешенька… Вот тогда и почувствуешь, что это такое, когда загодя маешься в заботе – куда бы себя приткнуть. А у меня, представь, и заботы такой нет. Я часто с моим Пашенькой покойным Новый год встречаю. Вот и в прошлый раз – вы с Ваней уехали на Новый год в Таиланд, Владка в больнице около мамы сидела, а я… А я с Пашенькой была. Стол накрыла на двоих, разговаривала, поздравляла его… Ты помнишь, Оль, как мы жили, как мы любили друг друга?

– Помню, Том…

– А ведь Паша мне тоже изменил однажды, а я его простила. И ни разу об этом не пожалела. Теперь со страхом вспоминаю иногда: господи, а вдруг бы я его не простила? Хватило ума, слава богу. И сердца… А теперь он мне жить помогает. Знаешь, как светлый образ. Если у женщины остался навсегда светлый образ, ей уже ничего не страшно. Вот мы с тобой только что о зависти говорили… Так вот, мне зависть как таковая вообще не страшна. У меня объекта для зависти нет, а светлый образ есть! И я в этом живу, и мне хорошо! И пусть к другим хоть сорок принцев прискачут, и все на белых конях! А мне не надо, у меня мой Пашенька есть…

Томочка вдруг всхлипнула, прижала к лицу полные ручки. Ольга вздохнула, поежилась слегка, чувствуя себя виноватой. Хотела было сказать Томочке что-нибудь ободряющее, но та вдруг отняла ладони от лица, заговорила горячо, торопливо:

– А каково Владке, а? Оль, ну представь себе на секунду? Когда нет ничего, вообще ничего, даже маломальского светлого образа? Вот что у Владки есть, скажи? За что ей держаться? За обиду? Вспоминать, как Вовка ее бросил с ребенком на руках? Что, что у нее еще есть? Квартира однокомнатная, где мама с инсультом лежит? А знаешь, что такое инсульт, Оль? Сколько стоят нынче памперсы, лекарства, капельницы? Я уж не говорю, что Владке ребенка выросшего кормить-одевать надо при отсутствии алиментов… Когда на себя уже ни копейки не остается… Нет у нее ничего, Оля. И достоинство женское тоже в заботах иссякло, осталось одно бездостоинство. Вот она под руку с этим бездостоинством к твоему Ване и отправилась, хоть каплю обманного тепла получить…