Книга Чинить живых - Маилис де Керангаль

* * *

Корделия Аул помахала пачкой сигарет почти у самого носа Пьера Револя, двери лифта уже закрывались: хочу спуститься на пять минут передохнуть, кивнула она врачу; щель между дверьми стремительно уменьшалась, и вот уже перед Корделией возникла гладкая металлическая поверхность, на которой появилось её собственное лицо, но не зеркальное отражение, а гротескная маска: прощайте, нежный румянец на щеках и блестящие глаза, — последствия бессонной ночи; эта красота ещё возбуждала, но лицо молодой женщины уже сворачивалось, как сворачивается прокисшее молоко; его черты сминались, кожа меняла цвет, оливково-серый, под глазами тёмные круги, синяки на шее почернели. Оказавшись в одиночестве в кабине лифта, Корделия одной рукой убрала сигареты в карман, а другой достала мобильный: быстрый взгляд на экран — ничего; она внимательно посмотрела на индикаторы и прищурилась: ага, нет сети, ни единой чёрточки, крошечной искры, — и в душе у девушки тотчас вспыхнула надежда: может быть, он пытался дозвониться до неё, но ему не удалось; спустившись на первый этаж, Корделия почти бегом добралась до бокового выхода, предназначенного исключительно для персонала, толкнула массивную створку и оказалась на улице; трое или четверо курили на площадке, белёсая зона, очерченная светом рекламной вывески; пронизывающий холод, — санитары и медбрат, с которыми она не была знакома, ледяной воздух не позволял отличить табачный дым от углекислого газа, выдыхаемого курильщиками. Корделия выключила, потом снова включила и перезагрузила мобильник, чтобы успокоить нервы, излишняя бдительность. Без перчаток руки посинели, и очень скоро она начала дрожать всем телом. Мобильный здесь ловит? Корделия повернулась к группе курящих; ей ответил нестройный хор голосов: да, здесь хороший приём, да, у меня есть сеть — и у меня тоже; перезагруженный аппарат заработал, и девушка снова посмотрела на экран — посмотрела, не веря в удачу; она не сомневалась, что в телефоне нет ни одного сообщения, не сомневалась, что ей пора прекратить думать о звонке, чтобы не вышло какой-нибудь неприятности.

Полная сеть — и никаких звонков. Она зажгла сигарету. Один из стоявших рядом бросил: вы из реанимации, да? Высокий рыжий парень, гладко зачёсанные волосы, серьга в левом ухе, узкая продолговатая кисть с покрасневшими пальцами, отполированные ногти. Да, ответила Корделия, опустив дрожащий подбородок; силы закончились, всё тело покрылось мурашками, живот под тонким халатом сводило от холода; она вцепилась в сигарету, машинально сделала несколько затяжек и внезапно ощутила, как глаза наполняются жгучими слезами; парень посмотрел на неё, улыбнулся: всё в порядке? что с вами? Ничего, ответила она, ничего, я просто страшно замёрзла, вот и всё, но парень подошёл поближе: нелегко приходится в реанимации, хм, там такого можно насмотреться, правда? Корделия шмыгнула носом и сделала затяжку: нет, всё нормально, это холод, всего лишь холод, уверяю вас, и ещё усталость. Слёзы медленно струились по щекам, слёзы, смешанные с тушью для ресниц, слёзы протрезвевшей девчонки.

Всё, что бурлило внутри, всё живое и горячее, та лёгкость, преисполненная скорости, веселье и ярость, поступь королевы, когда Корделия ещё в полдень шла по коридорам реанимации, — всё это стремительно исчезало, утекало; в мозгу билась одна мысль, тяжёлая, размытая: ей не успело исполниться двадцать три года, как уже подступили двадцать пять, исполнится двадцать восемь — замаячит цифра тридцать один; время мчится вскачь, а она всё обводит свою жизнь изучающим холодным взглядом — взглядом, который по очереди вычленяет отдельные сектора её существования: сырая студия, где размножаются тараканы и обильная плесень на плиточной облицовке; банковские займы, вытягивающие последние деньги; дружбы «до гроба», отошедшие теперь на задний план: замужние подруги интересовались в основном колыбельками и ползунками, что совершенно не волновало Корделию; дни, насыщенные стрессами, и «холостяцкие» вечера, бесцельные, но иногда классно проведённые; болтовня в мрачных lounge bars[101]— горстка доступных самок и вымученный смех: она редко присоединялась к этим девицам, по малодушию, без желания; или редкие эпизоды секса на паршивых матрасах, на жирной саже у парковок — часто неловкие, торопливые типы, скупые на ласку, совершенно не любимые: алкоголь, принятый в больших дозах, на короткое время превращал их в принцев — только и всего; и одна-единственная встреча, которая заставила её сердце биться: мужчина, который нежно отводит рукой прядь её волос, чтобы помочь зажечь сигарету, гладит её висок и мочку уха; мужчина, фантастически владеющий искусством появляться и исчезать, — непредсказуемое поведение: он всегда появлялся неожиданно, как чёртик из табакерки, словно прятался за столбом и внезапно высовывал из-за него голову, чтобы застать её, Корделию, врасплох в золотистом предвечернем свете, чтобы позвать ночью в ближайшее кафе или выскочить утром из-за угла, — и он всегда так же внезапно исчезал, непревзойдённое мастерство, а потом снова возвращался; он мучил её, но ничто в ней не противилось этим мукам — ни её рот, ни её тело, за которым она не забывала тщательно ухаживать: тюбики с кремом для похудения и обязательный час занятий на тренажёрах в холодном зале комплекса «Док Вобан»; Корделия чувствовала себя одинокой и обездоленной; она была разочарована; она притоптывала ногами и лязгала зубами — это разочарование опустошило всё её внутреннее пространство и все окрестные территории, разъело жесты, исказило намерения; разочарование раздувалось, росло, загрязняло реки и леса, разлагало пустыни, заражало грунтовые воды, срывало лепестки с цветов и заставляло тускнеть шерсть у зверей; оно марало паковый лёд в Заполярье и рассвет в Греции, заливало чернилами самые прекрасные стихотворения; разочарование разоряло планету, уничтожало всё, что её населяло с момента Большого взрыва и до будущих запусков ракет; оно перемешивало этот мир — мир, который теперь звучал глухо и назывался «разочарованный мир».

Я пойду, Корделия бросила окурок на землю и затушила его мыском матерчатой туфельки-балетки; рыжий верзила пристально наблюдал за медсестрой: получше? Всё хорошо. Пока, она кивнула, развернулась и устремилась внутрь здания; дорога назад давала передышку, и девушка решила ею воспользоваться, чтобы прийти в себя до возвращения в отделение, где сейчас работа кипела вовсю: вечерняя нервозность, возбуждённые пациенты, последние процедуры перед ночным сном, последние перфузии, последние таблетки, — а ещё это изъятие органов, которое начнётся через несколько часов: Револь спросил, сможет ли она остаться на всю его смену, продлить дежурство, поработать в хирургическом блоке, исключительная просьба, — и Корделия согласилась.

Она завернула в кафетерий, чтобы взять в автомате с горячими напитками протёртый томатный суп; её можно было увидеть бредущей по огромному ледяному холлу, тщедушная фигурка, сжатые челюсти, а затем стучащей кулачком по автомату в надежде его поторопить; пойло оказалось вонючим и таким горячим, что пластмассовый стаканчик под пальцами искривился, но Корделия выпила его залпом и сразу же согрелась; вдруг она увидела их: они прошли мимо — отец и мать, родители того молодого человека из седьмой палаты, которому она ставила зонд во второй половине дня; того, который умер и у которого сегодня ночью заберут все органы, — это были они; медсестра следила за тем, как медленно приближаются они к высоким стеклянным дверям; она прислонилась к массивному пилону, чтобы лучше видеть: в этот час стекло превратилось в зеркало, и родители усопшего отражались в нём, как призраки в глади пруда зимней ночью; они были тенями самих себя — именно так сказал бы любой, кто взялся бы описать супругов Лимбров: банальность — но именно это выражение, как никакое другое, отражало состояние этой пары, подчёркивало, что ещё утром они были обычными мужчиной и женщиной, живущими в этом мире; и вот сейчас, наблюдая за тем, как Шон и Марианна идут рядом по блестящему полу, залитому холодным светом, каждый понял бы, что отныне эти двое идут по дороге, на которую ступили несколько часов назад; что они больше не живут в том мире, в котором существовала Корделия и другие обитатели Земли; что они удаляются от него, отлучаются и перемещаются в иную область, где, возможно, побудут некоторое время вместе с другими безутешными родителями, потерявшими своих детей.