Книга Соблазнение строптивой - Шарлин Рэддон

Кусочки льда растаяли в глазах Макколи, когда он вспомнил, что бормотала Дженна, когда приходила в сознание. Она много страдала в юном возрасте. Бренч догадывался, что Юджиния фактически сама себя воспитала, да еще и заботилась о матери. И все из-за отца, исчезнувшего, как туман в утренних лучах солнца. Неудивительно, что она так рвется быть самостоятельной. Макколи надеялся оказаться рядом, когда Дженна найдет отца. Он бы хотел сказать старику пару слов лично от себя.

– Можешь забрать деньги, – произнес Бренч, – при условии, что Мендозу повесят. Он жалуется на условия содержания и на то, что я не даю ему мыться и бриться. Я еще не видел таких изнеженных денди, как этот ублюдок. Он постоянно о тебе спрашивает. И вообще, что, черт возьми, происходило между вами в Эхо-Каньоне до моего появления?

Дымчато-голубые глаза Дженны потемнели до цвета индиго.

– Ничего! И это не твое дело.

Широко шагнув, Бренч снова оказался у кровати, расплескав по полу воду из миски, которую сжимал в руках так, что побелели костяшки пальцев.

– Теперь будет мое.

– По какому праву?

– Я всего-навсего спас тебе жизнь. Этого не достаточно?

Дженна ничего не ответила. Макколи долго испепелял ее взглядом, а воздух между ними шипел и трещал, как при разряде молнии между двумя громоотводами. Потом, не говоря больше ни слова, он развернулся на каблуках и, хлопнув дверью, вышел вон.

Увидев, что Бренч, рассерженно поджав губы, с грохотом спускается по лестнице, Рембрандт встал из-за столика с шашками.

– Ей хуже?

– Нет, она пришла в сознание и жалится, как рогатая ящерица.

Маура, помогавшая Джейку Лонгену примерить пару башмаков с парусиновым верхом, отвернулась от покупателя на полуслове и набросилась на брата:

– Ясное дело, а ты бы не жалился, если бы испытывал такую боль? Тебя ведь не покинуло твое пресловутое терпение, ты же не обидел бедняжку, верно, братец?

Бренч зло посмотрел на сестру. Маура не осталась в долгу, и под ее сердитым взглядом Макколи в конце концов ссутулился, опустил глаза в пол и пожал плечами.

– Думаю, как раз это я и сделал. – Он снова поднял голову, и его глаза сверкнули. – Но, клянусь, я не встречал еще ни одной женщины, которая бы мне так действовала на нервы. Почему она не может понять, что я хочу как лучше?

– А ей самой не дозволено решать, что для нее лучше? – Маура тщетно попыталась сдержать улыбку. – Ты ревнуешь, Бренч?

– К кому? К этому никчемному шулеру, которому светит виселица? Мне плевать, с кем водится эта упрямая ведьмочка, если только она не лишит меня удовольствия посмотреть, как повесят Мендозу. – Он сунул сестре миску с водой. – Отнеси ей чего-нибудь поесть. Мне что, нечего больше делать, кроме как нянчиться с рогатой ящерицей?

– Ага, могу поспорить, что интереснее занятия ты себе не придумаешь.

Мигель Мендоза, больше известный как Черный Валет Мендоза, съежившийся, сидел на соломе, прислонившись спиной к неотесанным доскам стены конюшни. Металлические наручники врезались в чувствительную истерзанную кожу запястий, когда он возмущенно загремел цепью, соединявшей наручники с оковами на лодыжках. Связующей цепи едва хватало, чтобы согнуться над отхожим местом в углу. Еще одна крепкая цепь, прикрепленная к ножным кандалам, не давала Мигелю отойти от добротного углового столба.

Испанец убрал черные как смоль волосы со лба и опустил руки на колени. В руках так не хватало карт! Все его колоды были в седельных сумках, где-то в этом холодном, как пещера, сарае. То и дело слышался нетерпеливый стук копыт, фырканье или тихое ржание лошадей. Мигель пытался звать Фортуну, убеждая себя, что от осознания, что его кобыла где-то рядом, станет легче. Это, конечно же, был самообман.

По-настоящему больно было признавать тот факт, что Фортуна – римская богиня судьбы, или же госпожа Удача, – быть может, покинула его.

Почему? Чем он навлек на себя такую немилость богов? Пятнадцать лет назад, когда он был довольно молод – и довольно дерзок, чтобы считать себя бессмертным и неуязвимым, это было бы понятно. Он тогда наделал много глупостей. Например, связался с шайкой охотников за землей.

Мигелю хотелось кричать, биться в ярости от несправедливости случившегося с ним. Разве не искупил он своих ошибок? Не усвоил уроков? Отец лишил его наследства за пристрастие к азартным играм. И женщинам. За другие опрометчивые поступки. Разве этого не достаточно? То, чем он раньше занимался ради удовольствия, стало средством обезопасить себя. Заработать на хлеб, ради всего святого!

Ему оставалось лишь дергать железную цепь, пока безжалостные металлические браслеты не впились в запястья глубже и не пошла кровь.

Мигель выругался, осматривая раны, боясь, что на руках, его прекрасных ловких руках, теперь останутся шрамы.

Какой-то шорох заставил Мигеля перевести взгляд на противоположную шероховатую стену в четыре фута[53]высотой. Желто-черно-белый пятнистый кот легко взобрался на ограду и притаился там. Бесстрастные зелено-золотые глаза уставились на Мигеля. И все же испанец был рад пушистому охотнику на мышей. В его присутствии ослабевал один из страхов Мендозы – крысы наводили на него ужас.

Шершавым кораллово-розовым языком кот тщательно вымыл сначала одну, потом вторую переднюю лапу. Наблюдая за этим, Мигель провел языком по желтым зубам. Если испанец чего-то по-настоящему не мог терпеть – кроме, конечно, крыс, – так это не чистить зубы. Как будто мало было посадить его на цепь, словно бешеного пса!

Ведь этим gringo bastardos[54]ничего не стоило бы позволить ему сохранить достоинство. Волосы, – жирные, полные соломы, на которой спал Мигель, – лезли в глаза. И Мендоза чувствовал, что от него плохо пахнет – когда мерзкий запах собственной мочи и экскрементов не перебивал других зловоний сарая.

По крайней мере, солома была чистой, и на ней было теплее, чем на полу. Жаловаться было бы напрасной тратой времени.

Услышав, как отворилась большая дверь сарая, Мигель испугался, что посетителем может оказаться молодая senorita. Испанцу невыносимо было бы предстать перед ней в таком виде.

В следующее мгновение из-за двери конюшни показалось лицо Макколи.

– Ах, давно пора вам навестить меня, senor. Я уж начал было думать, что вы забыли обо мне и оставили умирать здесь в одиночестве.

– О, ты не умрешь в одиночестве, могу тебя в этом уверить. – Бренч рывком открыл дверь и вошел в конюшню. – Я ни за что не лишу себя удовольствия посмотреть, как ты умрешь. Честно говоря, будь на то моя воля, ты бы уже болтался на ближайшем дереве.

Мигеля передернуло. Голос gringo был холодным и пронизывающим, как январская вьюга, а взгляд таким же бесстрастным, как у кота на ограде. Испанцу впервые пришло в голову, что жалкое положение, в котором он оказался, может грозить много большими неприятностями, чем грязь и неудобства.