Книга Роковое зелье - Елена Арсеньева

Единственное утешение – что девчонке приказание государя нев радость. Добрых чувств Даше по отношению к Петру его приказание удалитьненаглядного пса не прибавило. Но Алексей Григорьевич знал, сколь переменчиводевичье сердце. Сегодня остуда – завтра присуха. Сообразит, в конце концов, ктоглаз на нее положил, прикинет, что это ей сулит, какие выгоды, – небось нетолько собаку какую-то из головы выкинет, но и себя забудет помнить от радости!

Нет, конечно, как невеста Дашка Катьке не соперница, счувством законной отцовской гордости размышлял Алексей Григорьевич. Екатерина –безупречная красавица, Даша же из тех, о которых говорят: «Не по хорошу мил, апо милу хорош», то есть коли нравится кому, для того она приглядна, а остальныеплечами пожимают: мол, что он в ней нашел, тут и смотреть-то не на что!

Пусть так. Пусть не на что. И все же надобно рассудитьтрезво: если государь сумеет затащить девку в постель, воспользовавшись еенынешним жалостным состоянием, а то и силой заставит ноги для него развести, тоона надолго отвлечет его от мыслей о Екатерине. Дочь Долгорукого красавица, носнегурка, ледяная кукла. На месте других мужиков Алексей Григорьевич на нее ине взглянул бы. По красоте, тонкости черт Дашке с ней и рядом не встать, зато унее есть то, чего нет и никогда не было у Екатерины. В ней есть чар!

Если есть в бабе чар, то, какова бы она ни была дурнушка, умужиков при виде ее всегда в портках шевеление начинается. Даже противу всякойих воли. Бывают и мужики с чаром. Только взглянет, только глазом поведет – удевок уже ноги дрожат и коленки подгибаются. Вот сын, Ванька, – он такой.И этот испанский курьер… Вот у кого глазищи с чаром, небось еще пожарче, чем уИвана.

При воспоминании об испанском курьере, который мог причинитьему столько неприятностей, у Алексея Григорьевича даже зубы заломило. Какаявсе-таки жалость, что император приказал его отправить в Москву! Совсем другоедело, если бы де Лириа появился в Горенках, был принят по-царски и одарен стольщедро, что гнев его угас бы, не разгоревшись. Теперь же курьер успеет такнастроить его против Долгоруких, что к испанцу и на кривой козе не подъедешь!Скривившись, Алексей Григорьевич прогнал эту мысль, тем паче что ему и безэтого было о чем думать.

Беда не в том, что Петр Алексеевич заманит Дашу в постель.Как бы не привязался к ней! Эта привязанность отвлечет его от Екатерины, азначит, ослабит позиции Долгоруких. Отдалит императора от них. И тогда к немузапросто смогут протиснуться Голицыны, давние недруги Алексея Григорьевича. Ониуже пытались своего Сережку выдвинуть на место Ивана: по слухам, Петр был кнему благосклонен, даже очень, ведь юнец падок на всякое новое лицо…

А может, не дергаться? Дашка ему в новинку, этим ипривлекает, но надоест же, надоест когда-нибудь!

Беда – нет времени ждать… Сейчас никак нельзя выпускать изрук государя, предоставить его чужому влиянию. А кстати, не напрасно ли АлексейГригорьевич не принимает в расчет племянницу как возможную соперницу Екатеринына ярмарке невест? Дашка ведь не какая-нибудь – она тоже Долгорукая, пустьтолько по матери. Да и род Воронихиных хоть и захудалый, но старинный,Воронихины когда-то, при Иване Васильевиче Грозном, в Думе боярской сиживали, аэто вам не кот начихал! Разве не случалось, что государи брали себе невест изсамых простых – брали только за красоту да угожество, а то и по любви, а ведьсердце молодое – оно зазнобчиво, оно разгарчиво, оно того гляди костромвспыхнет, пожаром лесным – не потушишь потом.

Короче говоря, куда ни кинь, а один выходит клин: не кодвору, не к месту пришлась Долгоруким новая родственница. И чем скорее онаисчезнет, тем будет лучше для всех.

Конечно, со двора ее теперь поганой метлой не сгонишь, да иудавочку на шейку не накинешь в укромном закоулочке. Надо похитрей что-топридумать, поинтересней. Но вот что?

Алексей Григорьевич нахмурился. Хмурился он не от того, чтоскорбел по собственному жестокосердию. Жизнь человеческая для него уже давноничего не значила – кроме собственной жизни, разумеется. Печалило его лишь то,что дело надо делать быстро, а что именно – пока неведомо.

Ехать в Москву государь назначил на завтра. Значит, напридумку и осуществление ее остается вечер и ночь. Не так много времени… но нетак уж и мало. Эх, жаль, верный Стелька уехал в Лужки, но да ничего, сыщутся насие и кроме Стельки людишки, у коих ручонка в нужный миг не дрогнет!

Всецело занятый своими мыслями, он внезапно вышел изкомнаты, не сказав ни слова и оставив девушек переглядываться в недоумении.

Январь 1729 года

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде. Конфиденциально

«Итак, ваше преосвященство, нынче состоялось погребениевеликой княжны. Это была лучезарная звезда, исчезновение которой покрыло мракомвсю Московию. По счастию, умерла она быстро: по словам Анны Крамер,помолившись, хотела лечь спать, но напалисудороги, так что она скончалась неболее чем в две минуты.

Царь очень плакал ее потерей и переехал жить в Кремлевскийдворец, чтобы не жить там, где жила она. Тем не менее тело великой княжныоставалось не погребенным чуть ли не два месяца, потому что государь желалрассеяться от своего горя, а рассеивался он, конечно, в имении своих друзейДолгоруких, поэтому все разговоры и просьбы о возвращении в Петербург (хотя быпод тем предлогом, что в Москве ему будет чересчур тяжело, все будет напоминатьо сестре!) были напрасны. Ничем также окончилась и наша с Остерманом и графомВратиславом попытка вручить государю письмо от его дяди, австрийского императора,с убедительным советом перебраться в Петербург.

Мы здесь мерзнем в домах; вот уже четыре дня страшный ветерс морозом, против которого не помогают ни камины, ни печки. Туземцы не запомняттакого холода! Однако именно поэтому тело умершей могло столь долго оставатьсянезахороненным. Оно находилось в траурной зале Лефортовского, или Слободского,дворца. Зрелище было весьма внушительное. Стены и потолок были обиты чернойматерией, а потолок украшен еще и серебряной тканью с вышитыми золотом иразноцветными шелками императорской короной и цветами. В головах гроба стоялина часах два кавалергарда с обнаженными шпагами, а почетную стражу составляливосемь благородных дам, которые постоянно сменялись.