Книга Иван Путилин и Клуб червонных валетов - Роман Добрый

Ее крепко прикрутили к забору.

Несколько евреев подняли камни.

– Закрой глаза, заблудшая дочь Израиля, и повторяй за нами: «Если солнце не светит на меня, значит, я недостойна солнца. Если месяц отходит от меня, горе мне; проклята я во чреве матери своей».

Повторять за ними! Да разве она могла?

Что, какие картины рисовались ей в голове?

Там – один сплошной красный туман. И в этом красном тумане вырисовываются ей дорогие образы жениха ее милого, дорогого Быстрицкого, отца, хотя и непоколебимо сурового, но всегда так нежно ее любившего.

– У-у, проклятая! – прямо к лицу девушки протянулся волосатый кулак одного из фанатиков «своей веры».

– Брось!

Раз! – послышался треск камня о забор.

– Стой! – прогремел голос Путилина.

Из-за забора выскочил Путилин.

– Вы что это, несчастные, делаете? Убийством занимаетесь? А разве вы забыли, что кроме святой Торы есть еще русский храм Фемиды? Кто дал вам право убивать девушку, ни в чем пред вами неповинную?

Рахиль Коган бессильно свесила свою прелестную головку.

– Ай? Это вы?.. Что это значит? – отпрянули библейские палачи.

– Слушайте, господа, я – один среди вас, но не думайте, что убить меня легко – у меня два револьвера. Да, впрочем, я знаю, что вы не убийцы, а просто… религиозные фанатики. Я вас пощажу. Я – Путилин… Вы в моих руках, но даю вам слово, что я вас не привлеку к ответственности. Это дело – ваше частное дело. Бог с вами! Вам самим должно быть стыдно за это изуверство. Ну, живо, давайте, несите Рахиль Коган!

И понесли.

Когда я увидел Путилина с девушкой, у меня вырвался крик изумления.

– Да неужели?

– Как видишь. Некогда. Надо дать депеши.

Начальник станции обомлел.

– Давайте первую телеграмму: «М. – Когану. Дочь ваша отыскана. Приезжайте. «Ротомка». Путилин».

– А теперь давайте вторую: «М. – Быстрицкому. Невеста ваша найдена. Приезжайте. «Ротомка». Путилин».

– Как ты достиг этого, Иван Дмитриевич? – спрашивал я.

– Очень просто. Мне после двух визитов, Когана и Быстрицкого, стало ясно, что тут замешано третье лицо. Кто это третье лицо? Я сразу понял: фанатическое еврейство. Когда я переоделся евреем, я отправился в «Ротомку». Почему? Да ты разве не помнишь, доктор, что похищение было совершено на станции, первой от М.? А эта станция – «Ротомка». Я проник под видом глухонемого еврея в дом, где было много света, а остальное… об остальном я тебе рассказал.

Почти одновременно ворвались к нам Коган и Быстрицкий.

– Отдайте, согласитесь, – усовещивал Путилин Когана.

Рахиль плакала.

– Перст Иеговы… Берите ее! – махнул рукой Коган, обращаясь к Быстрицкому.

Ключ поволжских сектантов

Было начало июня. Жара стояла в Петербурге невыносимая. Камни, казалось, готовы были лопнуть под палящими раскаленными лучами роскошного солнца, столь редкого гостя в холодном, гранитном городе.

Путилин как-то приехал ко мне.

– Я чувствую себя не особенно важно, доктор, – шутливо сказал он мне. Я рассмеялся.

– Держу пари, что ты, Иван Дмитриевич, хандришь по отсутствию знаменитых дел.

Однако я, встревоженный (ибо знал, что мой славный друг не любил жаловаться на нездоровье), подверг его тщательному врачебному исследованию.

Результат получился не особенно благоприятный: пульс был вялый, сердце работало слабо, давая неправильные перебои.

– Есть бессонница, Иван Дмитриевич?

– Еще какая! Я не сплю все ночи. Пропиши что-нибудь.

– Что я могу тебе прописать, Иван Дмитриевич? Все эти препараты латинской кухни-паллиативы, а не радикальные средства.

– А какое бы средство ты считал более действенным?

– Полнейший отдых, хотя бы на месяц. Отдых умом и телом. Известные развлечения и перемена мест.

– Куда-нибудь поехать?

– Да, но…

Тут я хлопнул себя по лбу и решительно заметил:

– Но только не на Кавказ!

Теперь в свою очередь рассмеялся мой друг.

– А почему не на Кавказ?

– Благодарю покорно! Я еще до сих пор не забыл проклятого дела о «Страшном духане», правда, создавшего тебе еще более громкие славу и популярность, но поистрепавшего и твои, и мои нервы. Видеть тебя еще раз убитым, окровавленным, в руках кровожадных ингушей, ей-богу, не особенно приятная перспектива. Знаешь что, Иван Дмитриевич? – мелькнула мне счастливая мысль.

– Что, милый доктор?

– Поедем на Волгу? Чудный, свежий воздух; волшебная панорама поволжских берегов с их быстро сменяющимися картинами, полными чарующей прелести. Новые лица.

– Новые преступления, – улыбнулся Путилин.

– Бог с тобой, Иван Дмитриевич! Тебе во всем и всюду чудятся преступления. Вот первый признак, вот лучшее доказательство твоего мозгового переутомления. Черт возьми, нельзя же в самом деле безнаказанно так злоупотреблять своим мозговым аппаратом. А насчет Волги – не беспокойся. Там – тишь и гладь…

– И Божья благодать?

– Да, да, Иван Дмитриевич! Это не то что «погибельный Кавказ»… Пароход… Комфортабельная каюта… Милые лица отдыхающей, жизнерадостной толпы. Какие преступления? При чем тут преступления? Отчего? Зачем?

О, старый болван! Если бы я только знал, мог бы предвидеть, что сам, собственными руками, невольно, неумышленно толкал тогда моего знаменитого друга на сыскную авантюру такой марки, перед которой побледнели многие наши похождения! Но я не прозорливец, а поэтому усиленно поддерживал мое предложение прокатиться по великой реке Волге-матушке.

Мой друг охотно согласился.

– Да-да… Я чувствую, что надо отдохнуть.

– Дел ведь особенно важных сейчас нет?

– Нет-нет… Я могу сдать их помощнику и взять отпуск.

Мы условились о дне выезда.

Ах, эта дивная красавица Волга! Что может сравниться с ней по мощи, удали, по прелести ее именно широкого раздолья? Один восхитительный вид сменяется другим.

И виды эти не носят следов той противной «прилизанности», чем отличаются «очаровательные пейзажи ослепительного Запада», приводящие в восторг недоумков российской интеллигенции, оплевывающих все свое, родное, милое, близкое сердцу.

Вот горы Жигули. Те самые знаменитые Жигулевские горы, где пировал со своими удальцами Стенька Разин. Красивы они, страшны они своей стихийной силой.

Темной стеной стоят синие леса. Да какие леса! Темные, дремучие поволжские боры, с могучими елями в три обхвата, с соснами, верхушек которых не увидишь без того, чтоб шапка с головы не свалилась.