Книга 419 - Уилл Фергюсон

Отказаться было бы грубо; дети застенчиво подходили, а бледный по очереди ронял им в ладошки мятные леденцы в бумажках, словно лекарство раздавал.

— Диле,[24]— сказал мальчик — извинился за неразговорчивость друзей. — Они думают, вы дувой-йоу. Английский призрак из могилы.

Бледный рассмеялся.

— Я не английский. И, казаться, призраки так не потеют. Видел таких призраков с красным лицом?

Мальчик рассмеялся, взрослый улыбнулся, был заключен странный пакт.

Другие дети тоже захихикали — вряд ли поняли, скорее, с облегчением выдохнули. Ойибо наклонился, постучал по раковине, нашитой на кармане.

— Не английский, — повторил он. — Голландский.

— Это далеко? — спросил мальчик. — Голландский?

— Очень далеко. Знаешь нефть? Нефть, йа? Странный мед — зовет разных мух. Африканеры. Италы. Французские. Техасские. Даже какие-то бельгийские, представь? — Он уверенно перечислял племена своих краев — мальчик мог бы так же перечислить своих: огони, эфик, ибибио, итсекири, опобо, урхобо, этче. Одни друзья, другие враги, одни родня, другие соперники; и все из Дельты.

Человек посмотрел на тропу у детей за спиной — тропу, что вела за взгорок мимо пушки. Лагуну отсюда не видно.

— Наверняка другие, — сказал он. — За нефтью гонят. Я честно первый, йа?

Мальчик кивнул, и бело-розовый совсем разулыбался. Показались еще зубы — бесконечные ракушечные бусы.

Дети видели газовые вспышки вдали, деревенские рыбаки замечали, как протоки густеют от тины из верхних ручьев. Все понимали, что с каждой газовой вспышкой ойибо подбираются ближе. Языки пламени вздрагивали над деревьями, подползали к деревне пунктиром. И теперь, похоже, ойибо наконец вышли из тени.

Нефть. Топливо.

Мальчик знал всякое топливо. Скажем, мать готовила на масле — на красном пальмовом масле жарилась почти вся пища. Из-за этого масла англичане обстреливали Брасс-айленд — так учитель сказал. Пальмовым маслом англичане смазывали технику, на нем работали их артиллерийские заводы, из него англичане делали мыло, свечи, даже рабов им кормили.

Но то было давным-давно, а сейчас ойибо интересовало другое топливо — то, что отец мальчика стирал с ладоней, наладив генератор, то, что просачивалось из речных русел, то, что превращалось в бензин для моторок или пылало в ночи. Столько белокожих москитов впивалось в тело Дельты — удивительно, что она до сих пор не слегла с малярией. Так говорил отец мальчика, а он был из тех сказителей, что врать не склонны.

Телохранители-игбо все больше нервничали. Как будто в любую минуту ждали нападения. Бледный человек, впрочем, на них внимания не обращал. Протянул мальчику руку. Тот ее пожал, как полагается у иджо — предплечье к предплечью.

— Тебя как зовут? — спросил человек.

У всего сущего есть имена.

— Ннамди, — сказал мальчик.

Игбо переглянулись. Ннамди — это не на иджо. Это с континента, на игбо, как у них. Отец в пылу нарек сына в честь другого Ннамди, первого президента, творца нигерийской независимости.[25]

— Принесет ему удачу, — настаивал отец, несмотря на женины возражения.

— Того Ннамди, — напоминала она, — сбросили военные.

Телохранителей это имя утешило — и напрасно: они не поняли, как далеко забрались на территорию иджо.

«Не нарушить пришел я, но исполнить»,[26]— подумал Ннамди. Это из воскресной школы.

— Ну, Ннамди, — сказал ойибо, — приятно знакомиться. У тебя хороша улыбка. Если мы найти нефть, надеюсь, ты богатеть.

Нефть делается из живой материи. Мальчику объясняли в школе. Травы, звери. Все, что жило, может стать нефтью. Даже англичане. Или голландцы. В воскресной школе это называлось «претворение». Заставили написать мелом. Вино в кровь. Или кровь в вино? Взрослые на церковных собраниях вставали в очередь, чтоб отпить этой винной крови; может, размышлял Ннамди, англичане на кладбище тоже претворились в нефть. Может, по запаху английской винной крови Шелловец и шел по лесу — как охотник за раненым зверем.

За холмом — голоса, оклики.

— Вас искать, — сказал бело-розовый человек.

Мужчины звали детей в лагуну, велели поторапливаться, пока снова не обрушился ливень. А детей не видать. Дети бродили меж надгробий, беседовали с призраками, и рыба лежала сиротливо, распахнув рот, утопая в воздухе, и накатывал дождь.

— Нам пора, — сказал Ннамди, и человек кивнул.

Ннамди отправил детей бегом собирать ведра и миски. И сам пошел, но на взгорке остановился, крикнул:

— Ноао! — прощание и благодарность одним вздохом, от себя и от малышни.

Бледный человек ему помахал:

— Ноао! — Забавное у него произношение.

Лишь потом Ннамди сообразил, что человек так и не назвался — скрыл свое имя, как мятный леденец в рукаве.

48

Временами Ннамди чудилось, будто он и остальные дети эту встречу нафантазировали. Скорее миф, чем воспоминание — Шелловец со своими проводниками и биноклем. Однако вскоре, уже весной, реальность заявила о себе треском древесины и падением стволов.

Ннамди играл с малышней под высоченными масличными пальмами на окраине деревни, и тут лес вновь зашевелился — на сей раз сильнее.

Рев, оглушительный грохот — и вдруг закачались деревья у поляны. Треск, будто кости ломаются, — и дети кинулись кто куда, на бегу сталкиваясь лбами. Из леса, разровняв себе дорогу, выпросталась машина. За ней вышел отряд в бежевых комбинезонах, по бокам солдаты, затем другая машина прогромыхала на поляну, жуя мусор, оставленный первой. Из прогалины выбегали люди — целая толпа, будто муравьи.

— Беги, — сказал Ннамди малышу, который стоял ближе всех. — Приведи взрослых.

Но те уже пришли. Примчались, заслышав, как падают деревья; подтягивались все новые, толпа ширилась. Первая машина заглушила мотор, поляну накрыло тишиной, подернутой дизелем; вперед прошаркал вьетнамками деревенский староста — покорно ссутулился, будто давно всего этого опасался.

В бульдозерах сидели чужаки — игбо, по-видимому, — и староста долго беседовал с шофером первого, на английском, разукрашенном иджо, указывая то на джунгли, то на прогалину. Но у бульдозеристов имелось кое-что посильнее слов. У них имелись бумаги. Бумаги, подписанные Самим Губернатором. Бумаги аж из Абуджи, прямо из столицы.