Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

Бывший секретарь Пампео Фабры[22]

глухонемой одноглазый чарнего умоляет о помощи

Кушот к тому времени закончил портрет Фанеки, и Марес отнес его на улицу Вальден, где он изредка появ­лялся словно привидение. Войдя в квартиру, он краем глаза следил, как в зеркалах проплывало его отражение, тихое, далекое и таинственное. Он чувствовал, как образ Фанеки постепенно пожирает его, как черты андалусийца неудержимо пробиваются сквозь его собст­венные, и правый глаз не различает уже ничего, кроме мглы.

Вечером в пансионе он полностью становился со­бой и вел себя уверенно и спокойно. Вернувшись, он первым делом спрашивал сеньору Лолу или ее внучку, не звонила ли некая Норма Валенти. Ответ всегда был отрицательным. Кармен он обычно находил на кух­не — она мыла посуду или чистила картошку, а ее се­рые глаза неподвижно смотрели в пустоту. Иногда он помогал ей вытирать тарелки и шутил с нею. С некото­рых пор он ужинал в пансионе, а затем обычно захо­дил в бар напротив, где играл несколько партий в до­мино с пенсионерами, которые еще помнили, как он мальчишкой бегал по кварталу со своими приятелями. Жалкий, выцветший образ безумно влюбленного Ма­реса все реже возникал в его памяти, сама Норма оста­валась приятной неизбежностью: совершенно очевид­но, что он соблазнит ее как-нибудь вечерком и, скорее всего, это произойдет в его комнате в пансионе. Одна­ко часто Фанека не мог даже вспомнить, как и когда он все это задумал. Тогда он говорил себе, что ему остает­ся только ждать.

Как-то само собой получилось, что слепая Кармен и ее мир теней прочно вошли в его жизнь, занимая в ней постепенно все больше и больше места. Когда у Кармен не было никакой работы, она заходила за ним в его комнату или в бар «Эль-Фароль», брала его за ру­ку и, трогательно умоляя, вела в гостиную, садилась в кресло, и он принимался рассказывать ей фильмы, а если не было фильмов — описывать рекламу или еще что-нибудь. Этот сложный искусственный мир, пол­ный голосов и чарующих мелодий, эту неведомую жизнь, окрашенную во всевозможные цвета, Кармен улавливала лишь как смутный отголосок, едва поспе­вая за его бледным, ускользающим мерцанием. И от­крывал для нее этот мир мягкий, властный голос Фанеки, который в эти часы приобретал особый тембр и глубину: больше всего Кармен любила, когда ей рас­сказывали фильмы, а сеньор Фанека рассказывал их просто потрясающе, он помогал ей видеть и чувство­вать, описывая не только героев, декорации и костю­мы, но и объясняя эмоции, самые сокровенные мысли и переживания. Сеньор Томас и сеньор Альфредо, два старичка-пенсионера, которые тоже любили посидеть в гостиной перед телевизором, утверждали, что сеньор Фанека так хорошо рассказывал происходящее на эк­ране, что фильмы в его пересказе только выигрывали и слушать их было гораздо интереснее, чем смотреть. Эти щедрые похвалы льстили Фанеке, хотя он подо­зревал, что старики просто хотели приободрить де­вушку. Она так сильно увлеклась фильмами с коммен­тариями, что иногда Фанека даже пытался увильнуть от этого занятия, ставшего для него обязанностью. Но если он ненароком заглядывал в гостиную и видел, как одинокая Кармен сидит перед телевизором и жадно пьет губами его свет, тщетно пытаясь нарисовать в во­ображении то, чего ей не удавалось увидеть глазами, или судорожно сжимает пульт, меняя программу за программой в поисках голоса, который заинтересовал бы ее, его охватывала жалость, и дело кончалось тем, что он садился рядом и объяснял происходящее на экране. По вечерам, когда после ужина он сидел в баре «Эль-Фароль» за партией домино, в дверях рано или поздно появлялся сеньор Томас или сеньор Альфредо, отыскивая его глазами: девочка спрашивала, не хочет­ся ли ему посмотреть сегодняшний фильм? Кто еще расскажет ей о том, что творится на экране...

— Вы такой терпеливый и внимательный, сеньор Фанека, — сказала Кармен однажды вечером. — Не ду­майте, что я ничего не замечаю.

— Зови меня, если я тебе понадоблюсь.

— Я так люблю фильмы, сеньор Фанека...

— Точно, я заметил.

— Знаете, мне очень хочется кое-что сделать. Можно?

— Что именно, детка?

— Я хочу потрогать ваше лицо. Узнать, какой вы.

— А каким ты меня представляешь?

— У вас доброе лицо. Высокий, худой, смуглый... Но мне нужно знать наверняка...

Она подняла руку и кончиками пальцев осторожно, словно прикасаясь к чему-то хрупкому или обжигаю­щему, легонько провела по его лицу, задержавшись на мгновение на изгибе орлиного носа, высоких скулах, бакенбардах, здоровом веке и, наконец, на черной по­вязке, закрывающей глаз. Замерев и чуть дыша, глядя на свое отражение в ее серых глазах, он отдался этим нежным прикосновениям, словно диковинному риту­алу. Дотронувшись до повязки, рука дрогнула.

— Не бойся, детка, это я, — сказал он нежно, — Фа­нека, Фанекилья...

— Вы видите только одним глазом?

— Чтобы видеть то, что нужно, нам с тобой на дво­их вполне хватает и одного.

С улицы доносился собачий лай и детские крики. Кармен подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

— Что там? — спросила она. — Почему кричат дети?

— Голубь сидит на тротуаре и не может взлететь, — объяснил Фанека. — Собака на него лает, а дети ее на­уськивают...

— Пойдемте лучше к телевизору, — перебила де­вушка и села в кресло. — Пожалуйста.

Зеркала придуманы одиночеством, подумал он, увидев ее сидящей перед экраном.

— Пожалуйста, сеньор Фанека... Где вы?

— Я здесь, детка.

14

Почти каждое утро Фанека заходил в квартиру на ули­це Вальден. День за днем приходилось исполнять уны­лую повинность, которая становилась все более тяго­стной: превращаться в оборванного уличного музы­канта и играть на аккордеоне в компании Кушота и горбуна Серафина.

Где-то в начале июня уличный музыкант перестал каждое утро появляться на Рамбле. В то же самое время Хуан Фанека занял место на площади Лиссепо: расши­тый блестками костюм, аккордеон и черная маска. Он больше не видел ни Кушота, ни Серафина. В магазине театральных принадлежностей в Равале он приобрел поношенный бирюзовый костюм тореадора, расши­тый золотом, одолжил у Мареса аккордеон и решил зарабатывать себе на жизнь где-нибудь поближе к пан­сиону. Стоя на краю площади, он наигрывал замысло­ватые сарданы и «Cant dels ocells», а на плакате, вися­щем у него на груди, было написано следующее:

Переодетый Тореро в Маске

благодарит каталонцев за их легендарную щедрость

Вопреки всем ожиданиям, странное сочетание ис­панского костюма и каталонской музыки, корриды и сарданы быстро завоевало симпатию и интерес про­хожих — выручка значительно увеличилась, хотя и ос­тавалась меньше прежней.

Примерно в то же время, как-то в воскресный пол­день, сводив Кармен на прогулку в парк Гюэль, Фанека нанес свой очередной визит в дом на улице Вальден, который оказался последним, хотя тогда он еще не знал этого. Он хотел забрать кое-что из нижнего белья, принадлежавшего некогда Маресу, навестить сеньору Гризельду и подарить ей портрет, который Кушот на­рисовал углем на листе картона. Напоследок, прежде чем навсегда исчезнуть из ее жизни, он собирался еще разок побывать у нее.