Книга Американский пирог - Майкл Ли Уэст

Последовала еще одна пауза.

— Но почему ты ничего мне не сказала?

— Потому что Нина издевалась надо мной.

— Разве?

— Вот видишь! Ты совершенно невнимателен. Просто ненавижу эту мужскую рассеянность.

— Я ничуть не рассеян. Кажется, это ты напоролась на кита, а не я!

— Да, но на крючок-то попадешься ты.

— Что?

— Да так…

— Так значит, ты злишься!

— Вовсе нет.

— Не надо, милая.

— Все, мне пора, — сказала я.

— Стой! Я позвоню тебе завтра.

— Из Санта-Росалии? — ядовито усмехнулась я.

— Где буду, оттуда и позвоню, — голос у него был то ли усталый, то ли раздраженный — не видя его лица, определить сложно. В это время года с утра до вечера дует северо-западный ветер, от которого у меня воспаляются глаза и портятся нервы. Я подумала о Санта-Ане, ветре, который свищет в ущельях Южной Калифорнии, временами набирая ураганную силу. Этот знойный сухой ветер налетает в конце лета и стихает осенью, но я слыхала, что иногда он поднимается и зимней порой. Сэм рассказывал мне, что зимой 1967 года, за несколько месяцев до «лета любви», из-за этого зловредного ветра в горах Сан-Габриэль полыхали ужасные пожары. И теперь я невольно подумала, не воет ли уже пламя в глубине каньонов, направляясь к Нижней Калифорнии и неся мне беду.

Я выплеснула остатки кофе в раковину. Было слышно, как Элинор в гостиной кромсает какие-то новые газеты. Ее ножницы то поскрипывали, то замолкали — в эти моменты она, несомненно, вклеивала вырезки в свой альбом. Эти звуки стали раздражать меня, и я отправилась наверх.

Я заглянула в старую комнату Джо-Нелл: стены оклеены серовато-зелеными обоями, на окнах соломенные жалюзи. Железная кровать выкрашена в белый цвет, а лежащее на ней пушистое одеяло в полоску небрежно скомкано, словно сестрица только что встала с постели. Все стулья и велотренажер завалены одеждой. Отовсюду торчат пачки печенья «Гурме» и бутылки из-под диетической колы. Дорожка из шелковых чулок ведет к платяному шкафу, битком набитому платьями и свитерами, пестрые слои которых напоминают «многоэтажный» бутерброд со сладким перцем. Музыкальный центр стоит прямо на полу среди кучи компакт-дисков.

Я подошла к мраморному туалетному столику и увидела телефонную книжку, открытую на букве «Б». Там значились Эдди Баскум, Ронни Белл, Карл Бауман и Джо Рэй Браун, а остальные имена были вычеркнуты лиловыми чернилами. Я провела рукой по мраморной крышке. Между бутылочками с лаком для ногтей и тюбиками с румянами примостился винный бокал. Подняв его, я увидела кружившую внутри диковинную золотую рыбку. Держать бедняжку в неволе — как это похоже на Джо-Нелл! В детстве она ловила светлячков в банки из-под майонеза, а теперь охотится на мужчин. Но они ведут себя в точности, как прежде букашки: либо удирают на волю, либо умирают. Я поднесла бокал к свету. Он был узенький, похожий на тюльпан — и как это рыбка в нем выжила?! Я поискала глазами какую-нибудь крупную миску, но ничего не нашла. Понося своих полоумных сестер, я отнесла бокал к себе в спальню, где на чугунной подставке журчал старинный аквариум. Казалось, он бурлит уже сотню лет, словно какой-то заколдованный котел. Я установила его лет двадцать назад; неудивительно, что водоросли так сильно разрослись и уже вовсю карабкались вверх по стеклянным бортикам. В его сумрачной глубине стоял сундучок с кладом, который открывался и закрывался, как ракушка, выпуская при этом мириады пузырьков. Я опустила бокал в воду, и рыбка уплыла.

На ночь я надела Минервину фланелевую ночнушку, светло-бежевую в фиолетовый цветочек. В моей старой спальне все было так же, как в тот день, когда я уезжала. Из соснового книжного шкафа торчали учебники по биологии, а стены были абсолютно голые, без единого постера или фотографии. По обе стороны от складной кровати стояло по торшеру. Окна выходили на Ривер-стрит, причем портьер на них не было, а только пыльные венецианские жалюзи. Сэм сказал бы, что это комната буддистки.

Садясь на пуховую перину, я почувствовала, что ужасно тоскую по нему. Я твердила себе, что на меня просто действует холодный ветер с гор — по всей видимости, близкий родственник ветров из Санта-Аны. Мне страшно хотелось позвонить ему в Мексику; уже сам звук его голоса напомнил бы мне, что мир гораздо шире Таллулы.

И я сосредоточилась на мыслях о Северной Калифорнии. Для меня это как чтение мантр; воспоминания о Дьюи успокаивают не хуже пения «ом». Тамошний климат далеко не сахар: дожди зимой, туманы летом и в любое время года землетрясения. Но мне-то нравятся бури и все прочие ненастья: они служат благовидным предлогом для того, чтобы валяться в постели, читать триллеры и детективы, дремать у окна и слушать завывание ветра. Иногда балки перекрытий начинают скрипеть, и я вспоминаю про «Мисс Фредди» и наши поездки на юг.

Ранчо мистера Эспая стоит у самого берега Тихого океана, прямо на прибрежных скалах. Поросшая травой тропинка, длиной всего в полмили, ведет к лодочному сараю, в котором мы храним каноэ, байдарку и парусник. По утрам во время тумана, когда мы с мистером Эспаем считаем овец, я слышу лай морских львов.

Мои мысли снова вернулась к Сэму и Мексике. Сейчас он, скорее всего, в лагуне и наблюдает за беременными самками. Ранним утром киты подплывают близко-близко к берегу, словно в свою очередь наблюдают за нами. Можно встать практически в любой точке дюн или взобраться на обзорную вышку и в бинокль увидеть, как в воде шевелятся их широкие лоснящиеся спины. Порой молодые самцы выпрыгивают из воды, стараясь привлечь внимание свободных самок. При этом они фонтанируют, словно гейзеры, и оглашают воздух шумными всплесками. Когда в лагуне сгущаются сумерки, а воды окрашиваются в пурпурные тона, эти знакомые, но немного жутковатые звуки становятся еще громче.

Я просто изнемогала от тоски. Меня занесло в Таллулу, а мой любимый остался за миллион миль от меня. Мы оказались на противоположных концах страны, и меня не оставляло чувство беспомощности. Пока состояние Джо-Нелл не стабилизируется, о том, чтоб вернуться назад, не могло быть и речи. Ведь я люблю своих близких. И, даже будучи физически далеко от дома, я все равно с ними связана сотней невидимых ниточек. Пусть даже главными в своей жизни я считаю последние восемь лет.

Неожиданно из комнаты Минервы донесся какой-то странный скрип, словно кто-то раздирал пополам кусок ткани. Я скинула одеяло и прокралась на цыпочках через холл. Стоя у двери ее спальни, я взялась за стеклянную ручку. Мои пальцы легли в ее прохладные на ощупь углубления. Тут скрип прекратился, и послышался протяжный стон. Такие жутковатые звуки, как правило, слышишь лишь в черно-белых фильмах ужасов. На миг меня словно парализовало: я не могла ни постучать, ни уйти прочь. Поэтому я просто приникла к стене и опустилась на корточки. Какую-то секунду я была готова пойти к Минерве и поплакать вместе с ней, но сидеть и слушать оказалось куда спокойнее. У меня возникло ощущение, что все на свете вот-вот рассыплется на кусочки: стены, фундаменты, штукатурка. Всякая материя в конце концов дряхлеет и распадается — так стало с папой, мамой, Уайаттом Пеннингтоном и его матерью. Обветшал даже наш старый дом на Ривер-стрит. Время изранило всю мою жизнь, и с этим ничего не поделать; бессмысленно даже пытаться остановить его.