Книга Марго - Михал Витковский

Тут он намазал меня, обмотал голову целлофаном и под сушилку, что с собой притащил.

— А у вас на этой вашей кнопке что, пиписьки, ка-а-ак? Я, конечно, больше всего люблю ТVN с тенденцией на TVN Style. Рубика[119], но волосы у него — это что-то с чем-то! У Виллас, кажется, парик. А теперь расслабься на пятнадцать минут с тенденцией на двадцать, я тебе спинку помассирую.

Массирует, массирует, приятно, приятно. Фул чилл-аут. Потом снял с меня целлофан, смыл маску, расчесал и говорит: легкая филировочка, чуть-чуть проредим, ничего не укорачиваем и выпрямляем. Выпрямление — это основа. Проредил, высушил, наложил сыворотку и еще что-то очень, наверное, дорогое, потому что страшно разволновался, что у него есть даже такое. Волосы поскалывал такими скрепочками, зажимчиками, чтобы всегда только одна прядка была в работе, и эту прядку так проглаживал разогретым утюжком, что она становилась как проволока и пар из нее валил. А цвет платиновый блонд. А как волосы выпрямил, то их сразу стало в три раза больше против того, что изначально было.

— Видишь? Утюжок — это основа. Глянь, какие у тебя волосы, Вальди Бакарди. Они там внизу дали бы себя убить за такие волосы. Что аж ходят сплетни на Козачке, что на тебе парик. Если понадобится тебе парик, милости просим ко мне, у меня много волос. Я вообще хочу сделать один большой парик из всех моих волос всех великих людей, ка-а-ак, нормально? И назову его «медийным париком» и выставлю на аукцион в «Аллегро». Представляешь, сколько бы такой стоил?

Нанес пенку с золотым брокатом и сразу волосы стали совсем золотыми, окраска за минуту.

Смоется после трех помывок — сказал, лаком закрепил, потому что на улице ветер, взял у меня с десяток волосков, запаковал в мешочек, я буду там с тобой, Вальди, если что надо будет поправить, а теперь пока, чао, бай-бай, я живу в Ва-ве в «Шуха Резиденс», так что встретимся на кофе с тенденцией на больше, ты где живешь? А, «Вилянов-1», у меня там масса знакомых!

В ухо не стал целовать, чтобы не разрушить прическу.

— Лечу к Доде, к Марыльке, о боже, вот у этой волос-то, что у меня в…

И исчез.

Сразу пришел тетка-визажистка, со свисающими с задницы дырявыми портками, в золотой бейсболке, в расшнурованных, ясно дело, найках. Спрашивает, есть ли у меня на что-нибудь аллергия. Нет. Кроме как на теток из Варшавы — говорю я про себя. Повязочку мне на волосы наложил, весь лоб открыт, и начинает с бритья. И говорит, как на автоответчике:

— Сейчас я сбрею вашу щетину, она у вас скорее жесткая, с тенденцией к очень жесткой, поэтому я применю для смягчения специальные масла, потом наложу…

Глава семнадцатая: последняя баночка

Едва я успел осмотреться и затянуться сигаретой, а с блеском на губах никакого удовольствия, как входит новый стилист и дает мне костюм переодеться.

— Только осторожно, не через голову, чтобы не повредить! Ботинки не будут жать? ОК. Теперь аппаратик с краской. Здесь я у тебя на груди спрячу мешочек с краской, здесь у тебя кнопочка. Помещаем ее в рукав — не перепутай с микропортом! Нажмешь на нее. Только сейчас не нажимай, потому что нет у нас запасных костюмов!

И ушел.

Стук в дверь. Звезда. Звезда с маской на лице, в чалме из полотенца на голове, но узнаю по голосу.

— Милый, миленький, дай лизуть.

— Нет, всё. Осталось ложечка, только перед концертом.

— Но ведь у тебя было на черный день, на черный час! Black hour!

— О нет, прочь!

И тогда она так посмотрела на меня, а была ведь в ней какая-то сила гипнотизировать как толпу, так и отдельно взятых субъектов, что открыл я эту свою последнюю баночку, и мы столько выжрали этой дряни, что уж дно в банке показалось. Натрескались, как жабы.

— Не переживай, Вальди, я читала в Интернете, что продают по тыще за баночку на Бураковской, в такой баночке, стилизованной под старину, и с силуэтом кузнеца с молотом. Будет день — будет пища, завтра само как-нибудь утрясется, должна же быть в конце концов еще какая-то кузница на свете, скинемся и купим мегастаканчик. Ой, что-то меня уже понесло, пойду-ка я в свою комнату что-нибудь разнести в пух и прах.

И ушла.

Затишье перед бурей. Стою, курю, попиваю, пробежался по каналам, присутствую на двух станциях, что-то там бубню в одной рекламе продукта, который я даже палкой не стал бы ковырять… А сам думаю о том, как я одинок и несчастен, хоть и богат.

Девять часов, сейчас мы все пойдем.

Глава восемнадцатая: Чучело

Что за гомон, что за гвалт, вокруг слова только на «г», неужели на Город Встреч налетели превосходящие силы вражеских элементарных гамма-частиц? За кулисами, на бэкстейдже, везде крики, предательское нагромождение кабелей, световые миражи, техники, тетки допудривают, стилисты завязывают шнурки, а Роберт Лещинский преспокойненько диджействует. Я спрашиваю его, не знает ли он, где еще в Польше есть настоящая кузница, не модный бар, а такая, где коней подковывают. А он, парень простой, сердечно так мне:

— Да хоть у нас, в Олецке, где я родился. Воздух кристальный, молоко прямо из-под коровы. Ну и кузница огромная.

В это время на сцене разные мелкие ансамбли, а зал орет: «Вальди, Вальди! Дода, Дода! Марыля, Марыля! Беата, Беата! Эдита!» Атмосфера накаляется. Звезда — в прикиде будто в костел собралась, намазанная до невозможности, красивая, худая и снова молодая — порхает то туда, то сюда, потому что паста гонит ее. А где она, там сразу и ее Верная Копия вырастает.

А сценаристы как всегда в своем амплуа, для прикола и ради смеха чего только не сделают. В результате та старуха, которая копировала, приехала на Новогодний бал во Вроцлав поездом, эконом-классом, с сеткой еды, в лучшем своем платье со времен, когда концертировала в братской ГДР, и с теплым свитерочком, с чаем в термосе. А уж сколько переживаний было у нее дома, «тетя, тетя, бабуля, бабуля, только опозоришься, бабуля», ничего не помогло, она едет, наконец-то меня оценили, лучше поздно, чем никогда, для карьеры я никогда не стара. «Тетя, теперь ведь такую сечку поют, тексты такие двусмысленные и немелодичные, лица некрасивые, рэпы, поэтому когда ты выйдешь со своим о Варшаве, да о любви и о строительстве столицы, то только смеяться будут». — «Я, дитя мое, являюсь — и запомни это хорошенько на всю оставшуюся жизнь — классиком польской музыки, что было подтверждено хотя бы тем, что меня поместили в эксклюзивной коллекции польской музыки».

Приглашение той, кого мы за глаза называли Чучелом (только потому, что она ела бутерброды с зельцем, а не суши на кейтеринге), выслали я и Звезда, а руководство программы вообще не предусматривало ее участия. Но поскольку царил всеобщий бардак, то на ее, Чучела, шатание за кулисами никто не обращал ни малейшего внимания, во-первых, потому что она сильно постарела и никто ее не узнавал, а даже если бы узнал, то все равно никто не знал всей программы и отвечал только за свой кусок, так что люди наверняка думали, что где-то кого-то она будет объявлять. Вот и Виола Виллас тоже должна была кого-то объявлять. Тем временем наше Чучело, женщина под шестьдесят, слава которой некогда гремела, как слава Рены Рольской[120], а то и самой Аллы Пугачевой, нервно крутилась за кулисами и все пыталась с кем-нибудь переговорить. С кем-нибудь из ее молодости…