Книга Реанимация. Записки врача - Владимир Найдин

Снова одолевал нудные километры и опять отдыхал. Постепенно стал увеличивать расстояния, а отдых сокращать. Да и ускорения делал более длинными — не одну прямую, а целый круг по стадиону, потом полтора и даже два. Во время отдыха я перестал лежать, а бегал трусцой, чтобы не потерять темпа и глубины дыхания.

Не надо, конечно, думать, что, кроме этой ходьбы, у меня не было других забот. Служба шла своим чередом. Полевые стрельбы сменялись кухонными нарядами с бесконечной чисткой картошки и мойкой таких огромных котлов, что в них нужно было опускаться вниз головой, а за ноги тебя держали двое напарников: так было сподручнее отскребать остатки каши со дна. Радиодело и политзанятия чередовались с караульной службой. Да еще саперные работы: отрыть траншею в полный рост по секундомеру старшины — это не прогулка под луной. Мозоли на ладонях стали каменными, и кожа на них задубела, как на пятках.

Но, несмотря на все эти солдатские трудности, и я, и другие ребята продолжали тренировки. К концу месяца я уже проходил в быстром темпе целый километр, потом ненамного снижал скорость и, пройдя чуть медленнее один круг и восстановив дыхание, снова делал километровое ускорение. Я решил, что, готовясь к соревнованиям на десятикилометровую дистанцию, надо за тренировку научиться делать не меньше пятнадцати таких ускорений.

Несколько раз наведывался начфиз Сапрыкин, совершенно обгоревший на солнце и еще более похудевший. Он быстро вышагивал по высокой траве и щурился на солнце. Моими действиями он, кажется, был доволен.

— Старайся, солдат, старайся. Покажешь зачетное время — лишний денек дам погулять по Питеру. И на другие соревнования возьму. Как твоя фамилия? Рядовой Юркин? Ну давай, Юркин, действуй! Питания хватает, не жалуешься?

— Вот этого хорошо бы подбросить! Молочка или, еще лучше, мяса кусок-другой. Сахару тоже бы не мешало. Для энергии, а, товарищ капитан? — я даже сглотнул слюну.

— Ну уж молочка! Что ты, в яслях, что ли? Сахару подбавлю к рациону, хватит четыре куска, а? Молодой, здоровый, энергию должен сам вырабатывать. Вон, Лев Толстой был вегетарианец, а землю пахал — будь здоров! Без всякого мяса вкалывал. Так что давай, тренируйся, а то остынешь.

Но вот подошли соревнования. На прикидке я прошел десять километров за один час и был зачислен в команду. Мне выдали черные сатиновые трусы, салатовую майку с косой надписью «Вымпел» и с рисунком, якобы обозначавшим этот вымпел, а на самом деле он был похож на мороженое «крем-брюле»: вафельный стаканчик конусом вниз, а сверху — полукруглая шапочка мороженого. Вкусное дело, надо сказать! Выдали также новые белые тапки, и я провел в них две ходовые тренировки и еще кросс побегал, чтобы они обмялись и пришлись по ноге. Вырезал из старого поролона два плоских кружочка и подложил под пятки, чтобы не отбить их во время быстрой ходьбы.

Потом всех спортсменов построили, и замполит сказал напутственную речь — велел высоко нести честь полка и помнить, что спортивная закалка воинам нужна больше всех, так как солдатам нужно уметь преодолевать физические невзгоды. Под конец приказал вести себя скромно в быту, выполнять уставные требования и не срываться в самоволку, чтоб не вынуждать к наказаниям. Хорошая была речь — возвышенная и понятная.

В поезде мы ехали с демобилизованными моряками-подводниками. Это были настоящие морские волки — крепкие и пьяные. С обветренными лицами, хлебнувшие всяких невзгод. Они снисходительно рассказывали солдатам о суровой подводной службе и пели под гитару незнакомые морские песни. Я им очень завидовал и тоже хотел быть таким мужественным.

В Ленинграде, куда мы прибыли, было очень хорошо — солнечно, весело. Трепетали на ветру флаги и транспаранты: «Привет воинам-спортсменам!», «Желаем спортивных успехов!». Ехали на автобусе через весь город и восторгались Невой, памятником Петру, широкими прямыми улицами. Обедали в настоящем кафе, за соседним столиком сидели нарядные девушки, которые весело прыскали, поглядывали, очевидно, на наши стриженые головы. А одна, в шелковом платочке, делала вид, что совершенно нами не интересуется и была очень симпатичной. Мы молодцевато расправляли плечи и старались поделикатней налегать на еду. На десерт нам принесли по стаканчику великолепной сметаны — для спортивного задора, как объяснил капитан Сапрыкин. Он был в отглаженной гимнастерке, в новой фуражечке и озабоченно поглядывал на свое воинство:

— Ну, хватит кайфовать, пошли. Надо тренировку провести на стадионе, поближе к боевой обстановке.

Стадион был большим, настоящим, с красивой дорожкой красноватого цвета. Ноги прямо сами неслись по такой дорожке. Я размялся, сделал несколько ускорений. Ощущения от ходьбы были совсем иными, чем на нашем самодельном стадионе. Легче было отталкиваться стопой, шаг становился шире. Зато и одышка появилась гораздо быстрее — то ли в городе дышалось труднее, то ли скорость ходьбы возрастала.

На стадионе тренировались и другие ходоки. Я сразу обратил внимание на сухого загорелого парня с удивительно гладкими мускулистыми ногами. Есть люди вот с такой гладкой и тонкой кожей, под которой мышцы так и катаются шариками. Было видно, что он опытный и выносливый ходок. Неутомимо, круг за кругом, ходил он широким, вихляющим шагом. Его лицо, бронзовое от загара, напоминало лицо североамериканского индейца: тонкие губы, орлиный крючковатый нос, мохнатые брови. И фамилия у него была необычной — Скрипкин. У него был собственный тренер — белобрысый располневший человек. Он сидел у самой бровки на раскладном брезентовом стульчике и выкрикивал на каждом круге: «Скрипкин, плюс пять! Скрипкин, минус два!».

Я даже остановился, чтобы разобраться в этих непонятных плюсах-минусах. Но чужой тренер неприязненно на меня посмотрел:

— Давай-давай, малый, шагай мимо!

У начала поворота какой-то рыжий солдат в белых трусах, белой майке и начищенных зубным порошком кедах, в защитной пилотке, натянутой почти на уши, отрабатывал вход в вираж. Он семенил ногами часто, как сороконожка, и, входя с прямой на поворот, наклонял туловище влево, к бровке.

Я тоже попытался так, но очень быстро уставала левая нога — вся нагрузка падала на нее. Тогда попробовал работать правой рукой с большей амплитудой, чем левой. Получилось неплохо—и скорость как будто увеличилась, и ноги не устали. «Подольше так потренироваться с асами — опыта набрался бы, — думал я на ходу. — А то пока сам до всего дойдешь, много воды утечет…»

В раздевалке сделал важное открытие: оказывается, опытные ходоки мажутся вазелином — у всех в сумках оказались тюбики или плоские круглые коробочки. На мои вопросы, что надо мазать, индейцеобразный ходок ничего не ответил, а только фыркнул тонкими сжатыми губами, зато рыжий в пилотке радостно объяснил:

— Але, слушай! Всякую машину в каких местах смазывают? В трущихся! Понял? Ну вот, а ходок — и есть машина. На десяти километрах сколько шагов сделаешь? Больше десяти тысяч! И каждой рукой отмахнешь тысяч по пять с гаком. Понял? Ну, вот и намазывай, где тело касается с телом, да погуще, как булку с маслом, не жалей — оно себя оправдает!

Он так убедительно и напористо говорил, без конца повторяя «ну вот» и «понял», что я, как только вышел со стадиона, сразу бросился в аптеку и купил три коробочки вазелина: две простого и одну борного.