Книга Убойная реприза - Виктор Коклюшкин

– А если я назову, вы нипочем не догадаетесь! – вступил в игру Икс Игрекович, и, как я заметил, долгожданно. – Салат венский, – начал он вкрадчиво и облизнулся (Станиславский бы его похвалил!), – краковская колбаса, маринованные маслята, солянка… настоящая, из всех компонентов, чтоб как полагается, и со сметаной…

– Икс Игрекович, – не удержался я, – вы не в ресторане.

Режиссер ужалил меня взглядом и продолжал:

– Заливная семга, бефстроганов… но тоже, чтоб все как надо: жареный картофель, лучок, морковка… Потом – запеченный гусь с яблоками… и непременно в русской печи… Уха! Как же я мог забыть про уху?! Но тоже, чтоб, как водится, на бережку, на костре, в казане. И чтоб – вечер, и река блестит в лунном свете…

Он перечислил тринадцать наименований и сладострастно потер ладони.

– Ну что ж, с уверенностью можно сказать, что вы были три раза женаты, и вполне могли бы не разводиться с первой женой, потому что последующие были не лучше, – сказала Людмила. Почему-то все обрадовались и засмеялись. А прорицательница мстительно прищурилась и добавила: – Самое потрясающее… говорить или нет?

– Ну, почему же – говорите, – милостиво разрешил Икс Игрекович, знавший сценарий.

– Самое поразительное, – вздохнула и покачала головой вещунья, – что наш дорогой Икс Игрекович опять увлекся и намерен жениться.

Режиссер вытаращил глаза уже не по сценарию. Эдик вдруг сморщился и, словно спрятавшись за эту гримасу, стал смотреть в потолок. «Проболтался!» – понял я.

– Вот еще новости! – попробовал увильнуть режиссер. – С чего вы взяли?!

– С заливной семги, – не преминул поддеть я. – Сказали бы «Килька в томате», и вас бы не вскрыли, как консервную банку!

– Мало того, – продолжала издеваться Людмила, – она моложе вас почти на сорок лет.

Супруги Екимовы посмотрели на Икс Игрековича, как на убийцу.

– Но она-то его любит? – спросил я не без любопытства.

Все ждали ответа. И режиссер тоже, будто и вправду от Людмилы зависело его счастье. Все-таки главное в актерской профессии – это подчинить себе зрителя, а отнюдь не перевоплощение. Ну, перевоплотится артист, ну влезет в образ плотно, как женская нога в колготку, а толку чуть. Часто ли люди смотрят на красоту неба, а взлетит дешевенькая петарда и – задирают головы.

– Она сама не знает, – ответила Людмила.

– Молода слишком, – сочувственно объяснила Ирина. – В таком возрасте разве понимают, разве отдают себе отчет?

Эдик продолжал разглядывать потолок – потолок был высокий, люстра – много-много лампочек, и все в разных по форме и цвету плафонах. Нежно-сиреневые бутончики, розовые шарики, желтые шишечки, салатовые коробочки… С такой люстрой жить и – горя не знать! Тем более что у Екимовых был еще дом под Москвой и вилла в Испании.

– Безусловно, – согласилась с Ириной Людмила. – Случается, человек уверен, что он чего-то хочет, а на самом деле – этого хочет другой в своих корыстных целях. Слышали, наверное, цыгане ходят по квартирам, и люди – добровольно отдают им деньги. Спохватятся, да поздно… А если внушение сильное – то и не спохватятся, так и будут плясать под чужую дудку до гробовой доски. Первый признак – такие люди быстро стареют, на лице появляются не свойственные возрасту морщины…

Ирина непроизвольно дотронулась до щеки, но тут же, как бы очнувшись, направилась к двери. Спасая спектакль, я вскочил и, махнув в окно рукой, воскликнул:

– Он ее сейчас убьет! Смотрите!

Все кинулись к окнам – на бульваре Снегирев душил Раису. И делал это, подлец, с азартом. Эдик (по сценарию) схватился за мобильник звонить как бы в милицию.

Икс Игрекович, опомнившись от незапланированного напора Людмилы, завопил:

– Людмила Георгиевна, сделайте что-нибудь!

Я еле сдерживал смех, наблюдая за парочкой на бульваре. Снегирев скалил зубы, пыжился и косил глазом на окна, ожидая немедленного одобрения и восхищения его мастерством. Мудрая Раиса, не доверяя, держала его руки на своем горле и, избегая статичности, как ее когда-то учили старые мастера сцены, вычерчивала ногами вензеля.

Ближние лавочки были необитаемы, а через две, к Трубной, страдали бездельем двое разнополых. Они пили пиво, причем так вяло и безразлично, что, казалось, допьют и сдохнут тут же от скуки. Машины прытко проносились под горку, стартуя от светофора на Сретенке. И помощи Раисеевой героине ждать было неоткуда.

– Ну, что же вы, Людмила?! – подал голос и я.

– Тихо! – зловеще скомандовала наша колдунья, и мне на секунду стало страшно за Эдика. – Тихо!.. – Она вытянула правую руку и стала ладонью как бы отталкивать душителя.

Артисты узрели. Снегирь отпустил горло Раисы и начал пятиться.

– А он?.. – хотел что-то сказать Икс Игрекович.

– Молчать! – прошипела Людмила, и лицо режиссера побагровело то ли от страха, то ли от оскорбления.

Я сжимал зубы, чтобы не рассмеяться, а расхохотаться было от чего – Снегирев отступал, отступал и… споткнувшись о бордюр, шлепнулся задом. Верная Раиса дернулась к нему помочь.

– Дура! – вырвалось у Эдика.

– Женщина, – поправил я. – Жалость сильнее страха… особенно в России.

Раиса помогла Снегиреву встать, тот держался рукой за ниже поясницы и, замерев, вслушивался: все ли там на месте? Потом, припадая на левую ногу, похромал к лавочке.

– Ну, теперь жизнь этой бедняжки в безопасности, – промолвил Икс Игрекович и отошел от окна, подавая пример – мало ли что мог еще отчебучить ударившийся задом талисман.

«Я сам обманываться рад», – написал классик. А сколько раз обманывался я?

Смотрел на толстый портфель одного писателя, с которым тот никогда не расставался, и думал, что там толстая рукопись его нового романа! А там были – тапочки, пижама и зубная щетка. Потому что он не знал, где будет ночевать. У подстанции, в одном из гаражей, скулила и царапалась собака, думал: что же за изверг запер там псину? Представлял изувера со свинячьими глазками, а проходил мимо в магазин и увидел, как замок размыкал низкорослый искривленный инвалид с костылем. В детстве я думал, что все красивые – умные, а все инвалиды – добрые. Хлебнув лиха, не пожелают и другим. В холодном гараже, в темноте! В резком запахе бензина!.. Он думал, что собачке этого достаточно для жизни. А кто-то, значит, подумал, что ему хватит костыля и «Запорожца» с ручным управлением…

«Я сам обманываться рад…», – сказал поэт и, по недосмотру, обманулся: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком… Говорит одна девица… Только вымолвить успела… и в светлицу входит царь… Во все время разговора, он стоял позадь забора…» И – слышать ничего не мог! Потому что был декабрь – окно закрыто, снег… Почему декабрь? Потому что родила богатыря к исходу сентября.

– Как же вы… как же вам удалось его отпихнуть? – спросил я Людмилу, едва все расселись. – Я слышал, что такое бывает, и, скажу честно, не верил. Может быть, это совпадение?