Книга Гибрид - Игорь Беляев

У самого дяди Жоржа такой ревматизм, что он лежит дома каждые две недели, а работает на каком-то пластмассовом заводе под Москвой начальником цеха. И мотается туда «к черту на кулички» каждый день, где каждый рабочий имеет «бронь», потому что теперь все перестроились на военный лад.

Канешно, через неделю дядю Жоржа с войны турнули, потому что он не мог ходить далеко. И еще обругали за бессознательность.

Почему одни хотят воевать, их хлебом не корми? А другие играют в прятки?

Мне, например, воевать жутко хочется. И носить гимнастерку, галифе и хромовые сапоги.

Но пока бабушка Лизаветниколавна в Москве, а я в Чкалове — ничего не получится. Бабушка непременно сшила бы мне гимнастерку и галифе. У нее в сундуке даже голенища припрятаны еще с революции, когда она занималась сапожным делом, — ведь тогда тоже кушать было нечего. И бабушка намастырилась шить не только платья и пальто для знакомых, но и сапоги. Они тогда и выжили из-за бабушки. И дядя Жорж. И моя мама. И тетя Галя. И Аня.

Моя бабушка за свою семью пойдет в огонь и в воду. Я понимаю, почему она теперь тушит на крыше зажигалки. Из-за проклятого Гитлера она даже помирилась с товарищем Сталиным, который расстрелял царя-батюшку и сел на его место.

Дома этот факт с дядей Жоржем после письма от Ани обсуждался весь вечер.

Дядя Павлуша сказал, что дядя Жорж, наверное, просто сошел с ума — нельзя же воевать «с распухшими ногами и с некомпенсированным пороком сердца», имея на руках «белый билет»!

Тетя Ира заявила, что понимает дядю Жоржа. Потому что нельзя сидеть сложа руки, когда немец подошел к Москве. Тут даже самый беспартийный большевик пойдет воевать. Дядя Павлуша на тетю Иру обиделся, потому что он единственный в нашей семье кандидат в партию.

— Вы считаете, что я должен бросить сейчас театр на произвол судьбы и отправиться на фронт? — заявил он с вызовом.

Но тетя Маша тут же прекратила этот ненужный разговор и не стала доводить дело до скандала:

— На фронт тебя сейчас никто не отпустит. Недаром тебе дали «бронь» в первую очередь. Ты должен выполнить свой долг до конца и поставить назло врагам новый современный спектакль с хорошей женской ролью.

А у себя в комнате, я слышал, как тетя Маша еще добавила шепотом:

— Если ты посмеешь только, только посмеешь! Тебя тут же исключат из партии — и правильно сделают, а я с тобой немедленно разведусь.

— Я и не собираюсь поступать, как этот сумасшедший, можешь быть уверена, что у меня еще есть своя голова на плечах, — успокаивал дядя Павлуша тетю Машу. — Я только не понимаю, почему до сих пор там сидит Костя? Он что, собирается попасть в лапы к немцам?

У Ани хороший почерк. Даже я могу прочитать: «…Сталин поставил Москву на осадное положение. Город от копоти черный, все жгут бумаги. Чтобы Гитлеру не досталось ни одной нашей тайны…»

От этих известий у меня в голове — каша.

Мы-то в Чкалове и понятия не имели про шестнадцатое октября. День как день. Ну да — на дворе холодина зверская, по Советской ветер гуляет как сумасшедший. Тут климат такой.

А там, оказывается, слухи ползают, и народ драпает.

Кто на поезде, кто пешком.

Бабушка сказала, что никуда она «драпать не будет», потому что у нее полный сундук вещей. И там вся история нашей семьи. Даже первое Ниночкино платье.

Дядя Жорж рассердился. Взял топор и стал крушить бабушкин сундук. Но Аня и тетя Муся на него напали и отобрали топор. Слава Богу, потому что я тоже очень волнуюсь за бабушкин сундук.

А папа позвонил бабушке на Никицкую и сказал, что завтра он уезжает вместе с председателем Комитета по делам всех искусств Храпченко в Куйбышев, куда уже утикало наше правительство.

Папа с Храпченкой сидели в Москве до последнего и готовили артистов на фронт, чтобы поднять дух у Красной Армии.

Как он собирается тикать из Москвы, папа не сказал.

«…Метро не работает. Даже трамваи не ходят. А по мостовой топают только военные патрули, потому что в Москве полно шпионов и врагов народа, которые грабят магазины. Товарищ Сталин приказал — всех паникеров расстреливать на месте. Сам он из Кремля уезжать, по-видимому, не собирается. Потому что если он сам уедет, город тут же отдадут немцам. А пока он в Москве, они и не сунутся…»

Еще Аня написала про бабушкин подвиг шестнадцатого октября. Зима была на носу, а папино теплое пальто с обезьяньим воротником лежало на Никицкой в нафталине.

И вот бабушка встала чуть свет и поперла его шубу в Сокольники, пешком через весь город. Это ж надо!

Из-за скандалов с папой они разменяли бабушкину квартиру, и мы переехали жить в Сокольники. А на Никицкую вселилась чужая тетя с мелкой собачонкой, которая беспрерывно тявкала. Но жить с моим папой бабушка не могла никак. Папа, когда разволнуется, бьет подряд всю посуду. Посуда вся старинная, потому что еще до революции дедушка работал на фабрике Кузнецова, с четырнадцати лет. А папа всегда выходил из себя, когда у мамы начиналось плохое настроение. Они-то мирились быстро. Но чайники и чашки из прозрачного Кузнецовского фарфора склеить никак нельзя, даже специальным бабушкиным клеем из творога. И чтобы папа не побил весь дедушкин сервиз окончательно, пришлось перебираться в Сокольники. Вот посмотрите, какая чашечка! Это остаток дедушкиного сервиза.

Просто прелесть, как говорит Адельсидоровна.

Представляете?! Где Никицкие ворота, а где Сокольники! Туда даже на метро от Охотного Ряда ехать целые полчаса.

И вот моя бабушка, по словам Ани, простила все грехи моему папе и приперла ему в Сокольники шубу. «Чтобы дорогой зять, не дай бог, не простыл в дороге и не заболел „групозным воспалением легких“, от которого во время войны помереть можно в два счета…»

Я зажмурился и представил себе, как моя бабушка тащится с тяжелым мешком через всю темную Москву. На небе прожектора ловят вражеские самолеты. По мостовой, отбивая сапоги, шагает патруль. Где-то во дворе воет брошенный пес. За углом прячутся разбойники… А в Кремле горит одно окно. Там работает всю ночь товарищ Сталин.

Картинка нарисовалась жуткая!

Я открыл глаза — мама сидит ни жива ни мертва у пианино, но даже не открывает крышку.

— Господи помилуй, господи помилуй, — шепчу я сам…

— Вот, без дураков — истинная христианка! — гаркает дядя Леня, хотя в Бога он ни капельки не верит.

Я заметил, что во время войны все люди как-то меняются. А вот бабусенька ничуть не поменялась. Это говорит о том, что моя бабушка Лизаветниколавна — вправду железная.

А потом мы услышали по радио, что товарищ Сталин устроил назло фашистам парад на Красной площади.

И скоро началось, наконец, наше наступление.

Я думаю, что Гитлера напугал не только товарищ Сталин, но и моя бабушка. Ведь она всегда молилась в церкви за нашу победу.