Книга Призрак Небесного Иерусалима - Дарья Дезомбре

На улице стояла молочная, туманная, ночь уже, не вечер, шуршала от летнего ветра листва, изредка кричала ночная птица. Андрей вздохнул. И заставил себя вылезти из кресла. Раневская мгновенно вскочил и потрусил за ним к холодильнику. Со звонким чмоканьем открыв дрожащий от старости «ЗИЛ-Москва», Андрей несколько секунд оглядывал его внутренности. Обзор дал следующее: колбаса, не к ночи будь помянута, «Докторская». Парочка сморщенных от старости сосисок, кусок твердого, как камень, сыра, несколько просроченных йогуртов – это он когда-то хотел начать питаться более «здоровым» образом. Хотел в магазине, а дома уже запамятовал. Йогурты пора бы выбросить, но Андрей решил, что сделает это «потом». Выбрасывать еду ему было стыдно, поэтому обычно он дожидался последней стадии разложения, чтобы уж никто не смог бы его упрекнуть в таком безобразии, даже собственная совесть.

Андрей мрачновато кивнул холодильнику, отодвинул ногой несносного Раневскую и вынул сосиски и «Докторскую». Пока закипала вода, он нарезал хлеб и намазал каждый кусок толстым слоем масла. Кинув в воду сосисок-пенсионерок, позволил себе откусить от первого бутерброда. Раневская уже весь исходил на слюну, и если бы взгляд приблудных наглых псов мог убивать, Андрей бы уже давно был расстрелян. Однако месседж: «Что ж ты делаешь, гад?» – в них читался так ясно, как будто его начертали большими буквами в книге Кудрявцева. Андрей, уверенный в том, что Раневскую пороть некому и вообще надо воспитывать в собаке смирение и уважение к хозяину – имеющему право сунуть себе в зубы бутерброд после тяжелого рабочего дня, – как обычно, сдал педагогические позиции минуте на третьей и кинул псу одурманивающе пахнущий розовый кругляш колбасы. Тут и сосиски дозрели, и их он тоже поделил по-братски. Раневская посмел кинуть на сосиску чуть презрительный взгляд, но Андрей светски засунул одним махом свою в рот и пообещал, что и ту, которая уже лежит у Раневской в миске, сейчас заберет, потому что нельзя судить по внешности, будь то даже колбасо-сарделечные изделия! Раневская поверил и смел «старушку» за милую душу. Потом они честно продолжили делиться колбасой, пока она вся не вышла, и Раневская, ввиду отсутствия прикладного мясного интереса, улегся в углу, а Андрей заварил себе чаю.

Допивая чай «с таком» и чувствуя приятную тяжесть в желудке, Андрей подумал о том, что сейчас делает девушка Маша. Наверное, ужинает салатом из, как его… рукколы. Вполне возможно, даже не одна, а в обществе своего холеного друга. Попивают себе вино, думал, засыпая, Андрей. Какой-нибудь «Совиньон». Слушают живую музыку. Какой-нибудь оркестр… Андрей сам не заметил, как заснул.

Снилась ему почему-то бальная зала, навроде тех, что он видел мальчиком на экскурсии в городе Пушкине в Екатерининском дворце. Кружились в бесконечно повторяющемся вальсе пары, и не сразу, но Андрей заметил, что среди них есть Маша и Иннокентий. Маша была в голубом, шелковом, отражающем свет декольтированном платье, волосы сложены в узел на шее. Откинувшись в танце, она не переставала смеяться, не сводя глаз со своего партнера… Андрей стал нервно присматриваться к другим парам: он был уверен, что тоже присутствует на балу, но, как пристально ни вглядывался, себя разглядеть не мог. Зато Машино лицо появилось уже у всех женщин, и она кружилась, запрокинув в упоении голову, уже в малиновых, синих, атласных черных туалетах…

Тут Андрей оглянулся и заметил, что стоит у двери, а вытянувшийся по другую сторону лакей подмигнул ему по-панибратски жуликоватым глазом. И Андрей понял, что он здесь вовсе не среди танцующих, а промеж обрамляющей дверь прислуги. Он растерянно поднял руку, чтобы дотронуться до головы, и пальцы почувствовали жесткий волос дешевого напудренного парика…

Андрей в ужасе открыл глаза – жесткий волос под рукой оказался пришедшего подластиться Раневской.

– Черт-те что! – сказал он себе вслух, поморщившись, поворачивая занемевшую шею, с ходу отринув мерзкую мыслишку о фрейдистских снах, уводящих в подсознание. И поднялся, чтобы пойти наконец спать в приличных – горизонтальных – условиях. «А Каравай, – подумалось ему, пока он стягивал с себя ботинки, – хоть и блатная, но не дура. И даже, скажем так, наоборот». На этом нечетком определении Андрей и провалился окончательно в сон. Уже без сновидений.

Маша

Маша сидела на кухне, обложившись литературой. Она смутно представляла себе, где искать. Но отступать было не в ее характере. Во-первых, Библия. Потом – Бердяев, Лосев, Даниил Андреев «Роза Мира», и даже Гоголь – «Мертвые души». Работать на кухне вечером было почему-то уютнее, чем в комнате. Рядом с томом Гоголя стояла вазочка с сушками. Маша, не глядя, выуживала очередную и с хрустом ломала. «Небесная Россия, – читала она сосредоточенно у Андреева, – эмблематический образ: многохрамный розово-белый город на высоком берегу над синей речной излучиной… Небесная Россия, или Святая Россия, связана с географией трехмерного слоя, приблизительно совпадая с очертаниями нашей страны. Некоторым нашим городам соответствуют ее великие средоточия; между ними – области просветленно прекрасной природы. Крупнейшее из средоточий – Небесный Кремль, надстоящий над Москвою. Нездешним золотом и нездешней белизной блещут его святилища…» Близко, думала Маша, но не то, не то!

В кухню зашел отчим, взглянул на стопку книг на столе – пару секунд присматривался к названиям на корешках, уважительно хмыкнул и поставил чайник. Маше показалось, что только что она упустила, рассредоточившись, какую-то ниточку. Она еще раз, в раздражении, прочитала: «Крупнейшее из средоточий – Небесный Кремль, надстоящий над Москвою…» Отчим достал с легким стуком чашку из буфета. Маша вскочила, собрала книжки и вышла из кухни.

– Я тебе помешал? – запоздало крикнул отчим.

– Нет, – глухо ответила Маша уже из комнаты. – Просто уже засыпаю.

Она продолжила читать в постели, когда вдруг кратко тренькнул звонок входной двери. Маша автоматически посмотрела на часы. Одиннадцать. Кто это к ним в такой час? Из прихожей доносились невнятные голоса: материн и чей-то баритон. И когда гость с Натальей проходили мимо ее комнаты по коридору, Маша узнала голос: это пришел Ник Ник.

– Извини, что так поздно. Как всегда, тонны работы…

– Ой, ну что ты, это не поздно. Прости, что тебя «высвистала», просто я очень волнуюсь за… – Дверь в кухню закрылась, и Маша не расслышала последнего слова, но была уверена, что это ее имя.

«Ах вот оно что! – подумала она. – Мама позвала на подмогу «тяжелую артиллерию»!»

На кухне между тем разворачивалось следующее действо: Наталья заварила свежий чай, вынула коробку конфет – очередной неоригинальный презент от благодарных больных – и села напротив Ник Ника. Он посмотрел на нее с улыбкой из-под начинающих седеть широких бровей.

– Все хорошеешь… – сказал он негромко, и она, как в старые времена, рассмеялась и похлопала его по руке:

– Все шутишь.

– Нет, – усмехнулся Ник Ник. – Не шучу. Что с Машей?

– А… У нее погибла подруга. Все это наложилось на практику, которую ты ей организовал на Петровке. Коля, я тебя прошу, выгони ее, а?