Книга Святилище - Уильям Фолкнер

- Ну и что же ты намерен предпринять? Устроить полицейскую облаву?

- Я намерен сделать то, что сказала та женщина, надо провести закон, обязывающий всех стрелять в любого человека моложе пятидесяти, который гонит виски, или покупает его, или продает, или думает о нем... Негодяй - еще полбеды, но только представить, что она столкнется с дураком...

Хорес вернулся в город. Ночь была теплой, темноту наполняло пение цикад. В доме у него была кровать, один стул и письменный стол, на котором было расстелено полотенце, где лежали щетки, часы, трубка, кисет с табаком и приставленная к книге фотография падчерицы, Маленькой Белл. Глянцевая поверхность отсвечивала. Хорес стал передвигать фотографию, пока изображение не проступило отчетливо. Он стоял перед ней, глядя на нежное, непроницаемое лицо, вполоборота смотрящее с мертвого картона на что-то за его плечом. Вспоминал виноградную беседку в Кинстоне, летние сумерки и приглушенные голоса, угасающие в молчании, когда приближался он, не представляющий им помехи, значащий для нее меньше, чем помеха, Господи Боже; угасающие в легком шелесте ее белого платья, в еле слышном тревожном шорохе грудей этого необычного маленького существа, порожденного не им и пронизанного какой-то страстной привязанностью к цветущим гроздьям.

Внезапно Хорес шевельнулся. И фотография, словно сама собой, съехала, скользнув по книге. Изображение расплылось в световом пятне, словно нечто знакомое, видимое сквозь взбаламученную, но чистую воду; с каким-то спокойным ужасом и отчаянием он смотрел на знакомый образ, на лицо, внезапно закореневшее в грехе больше, чем когда-либо закоренеет он сам, скорее туманное, чем нежное, на глаза, скорее скрытные, чем мягкие. Потянувшись к фотографии, он уронил ее плашмя на стол; и вновь лицо с застывшим изгибом подкрашенных губ глядело задумчиво и ласково, разглядывая что-то за его плечом. Он лежал в постели одетый, не выключая свет, пока не услышал, как часы на здании суда пробили три. Тогда, сунув в карман часы и кисет, вышел из дома.

Железнодорожная станция находилась в трех четвертях мили. Зал ожидания освещала единственная тусклая лампочка. Там не было никого, кроме мужчины в комбинезоне, храпящего на скамье, подложив под голову пиджак, и женщины в ситцевом платье, выцветшей шали и новой, с жесткими увядающими цветами шляпке, сидящей на голове прямо и неуклюже. Голова свешивалась на грудь; женщина, должно быть, спала; руки ее были сложены на бумажном свертке, лежащем на коленях, возле ног стоял плетеный чемодан. И только здесь Хорес обнаружил, что забыл трубку.

Он бродил взад-вперед по усеянной пеплом полосе отчуждения, пока не подошел поезд. Мужчина и женщина сели в него, у мужчины в руках был измятый пиджак, у женщины - сверток и чемодан. Хорес последовал за ними в вагон без спальных мест, наполненный храпом, телами людей, наполовину сползших в проход, будто после мгновенной насильственной смерти, головы их с разинутыми ртами были запрокинуты, горла круто выгибались, словно в ожидании удара ножом.

Он задремал. Поезд громыхал, останавливался, дергался. Хорес просыпался и снова погружался в дрему. Кто-то встряхнул его, и он проснулся в бледно-желтом свете зари среди небритых отекших лиц, слегка окрашенных словно бы далеким, угасающим заревом жертвенного костра, помигивающих тусклыми глазами, в которые темными, таинственными волнами возвращалось сознание. Он сошел, позавтракал и, пересев на другой поезд, оказался в вагоне, где отчаянно вопил ребенок, Хорес шел в спертом аммиачном запахе, хрустя разбросанной по полу ореховой скорлупой, пока не нашел место рядом с одним мужчиной. Минуту спустя мужчина нагнулся и сплюнул между колен табачную жвачку. Хорес быстро поднялся и пошел в вагон для курящих. Там тоже было негде сесть, дверь в отделение для негров была распахнута. Стоя в проходе, он глядел в сужавшийся коридор сидений, обитых зеленым плюшем, над их спинками раскачивались в унисон пушечные ядра в шляпах. Взрывы голосов и смеха непрестанно колебали голубой, едкий воздух, окружающий белых людей, плюющих в проход.

Хорес делал еще одну пересадку. Толпа ожидающих поезда состояла наполовину из молодых людей, одетых по-студенчески, с маленькими загадочными значками на рубашках и жилетах, среди них были две девушки с накрашенными лицами, в коротких ярких платьях, похожие на одинаковые искусственные цветы, окруженные шумными неутомимыми пчелами. Когда подошел поезд, все они с криками и хохотом оживленно рванулись вперед, небрежно расталкивая плечами других людей, со стуком, хлопаньем откидывали сиденья и усаживались, запрокинув головы в смехе, их холодные лица все еще скалились, когда три женщины средних лет прошли по вагону, пытливо глядя по сторонам в поиске свободных мест.

Обе девушки сели рядом, сняли шляпки, коричневую и голубую, подняли тонкие руки и не столь уж бесформенными пальцами стали приводить в порядок волосы, их сближенные головы виднелись между расставленных локтей и склоненных голов двух юношей, перевесившихся через спинку сиденья, в окружении шляп с цветными лентами на разной высоте, поскольку их обладатели сидели на подлокотниках или стояли в проходе; вскоре показалась фуражка кондуктора, пробиравшегося между ними с грустными, раздраженными криками, напоминающими птичьи.

- Билеты. Билеты, пожалуйста, - монотонно выкрикивал кондуктор. На миг студенты окружили его, так что была видна лишь фуражка. Двое молодых людей быстро проскочили назад и сели позади Хореса. Впереди дважды щелкнули щипцы кондуктора. Он повернул назад.

- Билеты, - пробубнил он. - Билеты.

Он взял билет у Хореса и остановился возле юношей.

- Мой вы уже взяли, - сказал один. - Еще раньше.

- А где корешок? - спросил кондуктор.

- Вы нам не вернули их. А билеты взяли. У меня был номер, - он бойко назвал какой-то номер чистосердечным, убедительным тоном. - Шэк, ты не запомнил своего номера?

Второй назвал какой-то номер чистосердечным, убедительным тоном.

- Да вы же взяли у нас билеты. Посмотрите как следует. И стал насвистывать сквозь зубы ломаный танцевальный ритм.

- Ты обедаешь в Гордон-Холле? - спросил другой.

- Нет. Запах изо рта у меня натуральный.

Кондуктор пошел дальше. Насвистывание достигло крещендо, молодой человек сопровождал его прихлопыванием по коленям и выкриками ду-ду-ду; потом просто завопил, бессмысленно, пронзительно; Хоресу показалось, что перед ним бешено мелькают печатные страницы, воскрешающие в памяти загадочные воспоминания без начала и конца.

- Она проехала без билета тысячу миль.

- Марджи тоже.

- И Бетси.

- И Марджи.

- Ду-д-ду.

- В пятницу вечером я закачу попойку.

- Фью-ю-ить.

- Тебе нравится печень?

- Мне так далеко не забраться.

- Фью-ю-ить.

Молодые люди свистели, стучали каблуками о пол в неистовом крещендо, выкрикивали ду-ду-ду. Первый так встряхнул сиденье, что спинка ударила Хореса по голове. Хорес поднялся.