Книга Тогда и теперь - Уильям Сомерсет Моэм

— С вами ли, без вас Флоренция все равно потеряет свободу.

— Тогда я умру, защищая ее.

Герцог пожал плечами.

— Ответ, достойный древнего римлянина, но не современного здравомыслящего человека.

Борджа высокомерно кивнул, давая понять, что аудиенция закончена, Макиавелли встал, поклонился и направился к двери. Но герцог остановил его.

— Прежде чем вы уйдете, секретарь, — произнес герцог с какой-то особой учтивостью, — я бы хотел воспользоваться вашим советом. В Имоле вы подружились с Бартоломео Мартелли. Он успешно провел для меня несколько торговых операций. Сейчас мне нужен человек для поездки во Францию. Он должен будет провести переговоры с торговцами шерстью. Потом ему придется заехать в Париж. Как вы думаете, могу я послать Бартоломео?

Макиавелли понял, что скрывается за этим вопросом. Теперь он не сомневался: герцог в курсе его любовных увлечений. Губы Макиавелли сжались, но ни один мускул не дрогнул на лице.

— Раз вы, ваша светлость, сочли возможным поинтересоваться моим мнением, я скажу. Бартоломео помогает вам держать в повиновении жителей Имолы, и было бы ошибкой отсылать его во Францию.

— Вероятно, вы правы. Он останется в Имоле.

Макиавелли снова поклонился и вышел.

30

Пьеро и слуги ждали его у ворот. На темных улицах не было ни души. Лишь мертвецы валялись в канавах, да на площади для устрашения остальных висело несколько мародеров. В таверну, запертую на крепкие засовы, их впустили, лишь внимательно оглядев в глазок. После пронизывающего холода ночи Макиавелли особенно обрадовался весело потрескивающим поленьям в кухонном камине. Кто-то пил, некоторые играли в карты и кости, большинство спало на полу или на скамьях. Хозяин положил матрац для Макиавелли и Пьеро в своей комнате рядом, с широкой кроватью, на которой спали его жена и дети. Они легли, завернувшись в плащи. Но если Пьеро, утомленный дорогой из Фано, волнующими событиями дня и долгим ожиданием у дворца, мгновенно заснул, то Макиавелли еще долго не мог сомкнуть глаз.

Эль Валентино, несомненно, знал о его неудавшейся интрижке с Аурелией. Но герцог допустил ошибку, рассчитывая, что ради Аурелии он изменит Республике и перейдет к нему на службу. Неужели он не понимал, что здравомыслящий человек никогда не смешивает любовную страсть и жизненные устои? Макиавелли не видел Аурелию несколько недель, и если его все еще тянуло к ней, то причиной была не любовь, а уязвленное самолюбие. Но больше всего Макиавелли интересовало, каким образом герцог узнал о его тайне. Конечно, не через Пьеро, юноша доказал свою верность. Через Серафину? Он принял все меры, чтобы та ни о чем не узнала. Монна Катерина и Аурелия приняли слишком активное участие в осуществлении их плана, чтобы предать его. Нина? Нет, ее тоже держали в неведении. И тут Макиавелли догадался. Какой же он глупец! Это же ясно как день. Фра Тимотео! Вне всякого сомнения, он был шпионом герцога. Близость к Серафине и семье Бартоломео позволяла ему следить за флорентийским послом. Через монаха Эль Валентино узнавал, чем занимался Макиавелли, кто к нему приходил, когда он посылал письма во Флоренцию и получал ответы. И не случайно герцог вызвал его в ту ночь, когда Бартоломео спокойно молился у гроба святого Виталя, а секретарь прибыл именно в тот момент, когда он выходил из дома. Ведь фра Тимотео знал все подробности и сообщил о них своему хозяину. Макиавелли охватила ярость. С какой радостью он свернул бы шею этому хитрому монаху. Видимо, Борджа полагал, что неудача разожжет страсть Макиавелли и тот ухватится за его заманчивые предложения. Поэтому фра Тимотео и отказался помогать ему в дальнейшем. Это он внушил Аурелии, что само провидение уберегло ее от смертного греха и впредь она не должна поддаваться искушению.

«Интересно, сколько заплатили ему сверх моих двадцати пяти дукатов», — пробормотал Макиавелли, уже забыв, что занял деньги у Бартоломео, а тот, в свою очередь, получил их от герцога.

Но в то же время Макиавелли льстило, что Борджа приложил такие усилия, чтобы привлечь его к себе на службу. Герцог, судя по всему, ценил его очень высоко. А господа из Синьории любили посмеяться над его шутками, с интересом читали его донесения, но не считались с его мнением и никогда не следовали его рекомендациям.

«Нет пророка в своем отечестве», — печально вздохнул Макиавелли.

Уж он-то понимал, что у него ума больше, чем у всех членов Синьории вместе взятых. Пьетро Содерини, глава Республики, слаб и безволен. И скорее всего, именно его имел в виду герцог, говоря о тех, кто предпочитает ничего не делать, лишь бы не допустить ошибку. Да и остальные члены Синьории отличались разве что посредственностью и нерешительностью. Они умели только тянуть время. Его начальник, секретарь Республики Марвелло Виргилио, обладал приятной внешностью и был хорошим оратором. Но Макиавелли не верил в его способности. Как бы удивилась вся эта братия, узнав, что посол, посланный ими к Эль Валентино, маленький винтик в государственной машине Флоренции, назначен губернатором Имолы и стал доверенным советником герцога! Макиавелли не собирался принимать предложение Борджа, но не мог отказать себе в удовольствии представить ужас Синьории и ярость недругов.

Имола была бы лишь первым шагом. Если бы Чезаре Борджа стал королем Италии, он бы занял место первого министра. Могла ли Италия найти в Чезаре своего освободителя? Даже если им двигало честолюбие, герцог взялся за благородное дело. Все признавали его ум и храбрость, его любил и боялся народ, ему доверяли солдаты. И в Италии, раздавленной и порабощенной, по-прежнему жил гордый дух предков. Объединенный сильной рукой, ее народ мог бы обрести долгожданную уверенность в завтрашнем дне и двинуться навстречу счастью и процветанию. И что могло прославить человека больше, чем благословенный мир, который он даст страждущей стране.

И тут Макиавелли пришла в голову столь неожиданная мысль, что он вздрогнул, толкнув в бок Пьеро, который недовольно заворочался, но не проснулся. Происшедшее в Имоле могло оказаться всего лишь шуткой Эль Валентино, решившего поразвлечься.

Макиавелли прекрасно знал, что герцога, несмотря на внешнюю вежливость, не устраивала его деятельность, потому что он не захотел убедить Синьорию заключить соглашение, выгодное Борджа. Это могла быть обыкновенная месть. Кровь бросилась в лицо Макиавелли. Неужели Эль Валентино, Агапито и остальные следили за каждым его шагом и, захлебываясь от смеха, придумывали, как помешать ему достигнуть желанной цели? Макиавелли пытался убедить себя, что это всего лишь фантазия, которую надо тут же забыть, но сомнения терзали его душу.

31

На следующее утро, оставив в Синигальи небольшой гарнизон, герцог повел армию на Перуджу.

Лил дождь, и под копытами лошадей и колесами фургонов дорога превратилась в грязное месиво. В маленьких городках делали остановки. Но разместить такое огромное количество людей было невозможно. Только наиболее счастливым удавалось найти крышу над головой. Макиавелли привык к теплым мягким постелям, и его настроение ухудшалось с каждой ночью, проведенной на голой земле в крестьянских хижинах. От отвратительной еды у него вновь заболел желудок. В Сассо-Феррато герцог получил известие о том, что родственники Вителлоццо убежали в Перуджу, а в Гуальдо его ждут граждане Кастелло, чтобы сдать ему город. Затем прибыл гонец с сообщением, что Бальони оставил надежду защитить Перуджу и вместе с войсками ушел в Сиену. И на следующий день Перуджа принадлежала герцогу. Так, без единого выстрела, Чезаре Борджа овладел двумя важными городами.