Книга Индиго - Денис Шулепов

— В Сибири он познакомился с девушкой. Молодые полюбили друг друга и сжились. Вот она-то и стала твоей, Валентин, прапрабабкой, — закончила мама, потрепав сыновний загривок.

— А как звали кузнеца? — спросил Валёк.

— Я разве не сказала? Кузьма. Кузьмой его звали. Вот в него-то и пошёл комплекцией твой дядя, — сказала мама.

— Ты с детства разговаривала со мной, как со взрослым, — промолвил Валентин, гладя матовую поверхность фотографии, где мать улыбалась в объектив, примеряя зимнюю шапку из длинношерстого песца. — Зачем ты рассказала эту историю пятилетнему ребёнку? Собственно, это была единственная история о семейном прошлом, которую ты поведала в жизни. Что ты пыталась сказать? — вопрошал Валентин у чёрно-белой фотографии. — Или ты не пыталась, а что-то тебя заставило рассказать? Что или кто?

Мать улыбалась со снимка и отвечать на вопросы не собиралась.

«Я бы окончательно свихнулся, если б мама заговорила с фотографии» , — ухмыльнулся Валентин и отложил альбом в сторону. Вспомнил, что стопы выпачканы в машинном масле и, чертыхаясь, пошёл в душ.

73

Родившаяся на свет дочь отняла последние силы у матери. Выносимая долгие часы боль в чреслах загнала Валюшино сердце. Даже после того, как келью огласил младенческий плач, сердце продолжало нестись паровозом. У Валюши промелькнула весёлая мысль, не валит ли из её ушей дым. А повитуха в очередной раз спросила, кто отец ребёнка. Какое отчество будет у девочки? Валюше было плевать на отчество, равно как и на постриг. Её лицо искажала гротескная маска печали и радости. Маска была обманчива, она скрывала более глубокие чувства, о коих этим жалким женщинам, посвятившим жизнь вере и служению жестокого Бога, знать не требовалось. Валюша молчала, как рыба.

Потом её охватил жар, и нынешний жар оказался сильнее прежнего. Валюша забредила несвязными фразами, а настоятельница позвала в монастырь мужчину-священника, дабы замолить пред смертью не исповедовавшейся грешницы её грехи и в любой момент быть готовым начать панихиду об упокоении души рабы Божьей. Настоятельница правильно определила — смерть подступила к Валюше очень близко.

Валюша, словно почуяв ледяное дыхание смерти, пришла в себя. Священник бормотал молитвы. Девушка цепко схватила рукав сутаны священника и потянула к себе. Священник от неожиданности выронил молитвослов, книга с глухим стуком упала в его ноги. Священник невольно попытался отринуться, но рукав грозил порваться — так сильно тянула девушка. Ослабленная болезнью девушка. Священник успел подумать о вселении беса в тело несчастной, когда девушка с обжигающим покрасневшее лицо мужчины выдохом, прошептала громким шепотом страшные слова, утвердившие мысли священника о вселении беса:

— Не молись, отец! Не молись за меня! Я не умру! Не умру, пока не отомщу за себя! Слышишь, ты?! Не умру, пока не отомщу за свою дочь! Я ненавижу Бога! Я ненавижу мужчин! Твой Бог ведь мужчина?! Не молись! Иначе я прокляну тебя и род твой во веки веков! Аминь!!! Ха…

Сказала и испустила дух.

Священник в панике и ужасе выбежал из кельи и быстрее ветра покинул пределы монастыря. С него было довольно!

На могилу Валюши (за монастырём) водрузили табличку с именем.

Крест ставить побоялись — проклятие, даже угроза проклятием на смертном одре считалась сильнее сильного.

74

Из дневника:

Если взять за факт-основу теорию (или гипотезу), что человеческие души, перед тем как начать новую земную жизнь, составляют план этой самой жизни, то я подозреваю, что живущая во мне душа мстительной крестьянки, оттолкнувшей Бога, заранее написала весь сценарий, по лекалу которого я должен следовать, как карандаш. Но она в алчной жажде мести не учла ещё одну теорию-гипотезу (её я когда-то вычитал в одной газете). Там говорилось, что при рождении Бог прижимает палец к губам младенца (от чего, собственно, и появляется впадинка между носом и верхней губой), и тот забывает всю (или почти всю) прежнюю накопленную за века память, давая возможность прожить новую жизнь с чистого листа. Давая возможность, не обременяясь мудростью, прожить лучшую жизнь и приблизиться к Райским Вратам, где Он всех нас ждёт. Крестьянка не учла этого момента, и какая-то часть её души, та частичка доброй души (ставшая мной ) отошла от жестокого плана. Но я — то целое, что зовётся Валентином — видимо, чем-то отличаюсь от обычных людей, и потому — или я псих-шизофреник, или во мне теперь две личности. Две ипостаси одной души — так, наверно, вернее. И две эти ипостаси жили в относительной гармонии… пока Я не влюбился.

Ещё есть у меня предположение не менее безумное… ха, а так ли уж далёк я от безумия? Все участники старой истории переплелись в новом времени, и где вероятность, что кровь кузнеца, текущая во мне, не хранит память о его добром нраве, о его способности любить ? Во мне взыграла кровь, когда я увидел Дашу. И эта кровь — кровь кузнеца.

Но доброй крови — мало, ей трудно противостоять душе, благодаря которой сердце гоняет кровь в моём теле. Боюсь, что случай с моим «лунатизмом» будет не единичен. Крестьянка поставила цель довести дело до конца, она хочет успокоиться, но она ещё не так сильна, раз я спокойно могу об этом писать.

Пока не сильна.

И пока она не сильна, мне нужно что-то предпринимать, потому что я боюсь. Боюсь не за себя. Боюсь за Дашу. Я боюсь за Четвёртого Из Списка, за виновника этой истории! И мне начхать на это! Так ли уж нужно искать виноватых? Кто старое помянет…

Жизнь — ничто перед любовью.

75

Нетерпению Валентина не было предела. Даша занята делами, и у неё не оставалось времени на свидания. А у Валентина просто не оставалось времени. Он не знал, когда крестьянка снова проявит себя. Которое утро Валентин просыпался с головной болью, его тошнило, и тошнота длилась весь долгий день. Он не болел, но чувствовал себя разбитым. Каждый сон был урывками, словно кто-то шептал ему постоянно во мраке ночи: «не проспи». И он не был уверен, просыпаясь в холодном поту, что это фантазии. Кто-то

может, дух кузнеца?

стерёг Валентина, делая сон чутким. Но Валентин не был благодарен за это. Валентин устал. Он ждал только встречи с Дашей, с девушкой, которая изменила план его жизни. Он хотел её увидеть, хотел обнять, поцеловать. Он хотел её. Ещё раз, в последний.

Валентин жил встречей «в последний раз». Всего несколько дней, долгих, как целая жизнь. Его охватывало безумие. Он уже не верил в существование крестьянки, в существование Списка, в своё «предназначение», не верил в антисвятого, не верил в святых, не верил в силу молитвы, не верил в истины, открывшиеся ему, не верил в Рай, не верил в цикличность ада, не верил глазам пса, не верил в себя.

Он верил, что сходит с ума. И скоро дороги назад не будет. Это был конец. И Валентин рад ему. Он испытал в своей жизни всё, что хотел испытать, а большего не просил: к чему надрываться? Валентин не видел перспективы в создании семьи: если он шизофреник и крыша его протекла, зачем заставлять страдать любимую? если у них родятся дети и история с крестьянкой каким-то образом возобновится, зачем подвергать страданию детей, внуков или правнуков? если он не страдает шизофренией и личность крестьянки действительно живёт внутри него и жаждет мести, зачем подвергать опасности жизнь Даши, Последней Из Списка?