Книга Комната Джейкоба - Вирджиния Вульф

— Вот отличная работа, — произнес Джейкоб, ставя картину на стул.

— А, этим я сто лет назад занимался, — ответил Краттендон, поглядев через плечо.

— По-моему, ты настоящий художник, — сказал Джейкоб спустя некоторое время.

— Если хочешь, я тебе покажу, что я сейчас делаю, — предложил Краттендон, ставя перед Джейкобом картину. — Вот. Вот это. Скорее даже вот это. Вот… — большим пальцем он обвел шар лампы, написанный белым.

— Отличная работа, — сказал Джейкоб, который стоял перед ней, широко расставив ноги. — Но объясни мне, пожалуйста…

В комнату вошла мисс Джинни Карслейк, бледная, веснушчатая, болезненного вида.

— О, Джинни, познакомься Фландерс. Англичанин. Богатый. Со связями. Давай дальше, Фландерс.

Джейкоб молчал.

— Вот это — совсем не то, что здесь надо, — заметила Джинни.

— Нет, — ответил Краттендон решительно. — Тут уж ничего не поделаешь.

Он снял картину со стула и поставил на пол, тыльной стороной к ним.

— Прошу садиться, леди и джентльмены. Фландерс, мисс Карслейк из ваших краев. Из Девоншира. Да? А мне показалось, ты говорил Девоншир. Чудесно. Она к тому же дочь церкви. Паршивая овца в своей семье. Мать ей пишет такие письма. Слушай, — у тебя, может, есть с собой? Они обычно по воскресеньям приходят. Знаешь, впечатление как от колокольного звона.

— Вы со всеми художниками познакомились? — спросила Джинни. — Маллинсон, наверное, был пьян? Если пойдете к нему в мастерскую, он вам подарит какую-нибудь картину. Послушай, Тедди…

— Секунду, — сказал Краттендон. — Какое там у нас время года? — Он выглянул в окно.

— По воскресеньям, Фландерс, мы не работаем.

— А он… — спросила Джинни. — Вы…

— Да, он поедет с нами, — сказал Краттендон.

А потом — Версаль.

Джинни стояла на каменном парапете, склонившись над прудом, а Краттендон поддерживал ее, чтобы не свалилась.

— Вон там, вон! — закричала она. — Вон, на самом верху! — Несколько вялых рыбин с покатыми спинами поднялись из глубины, чтобы проглотить крошки, которые она им бросала. — Посмотрите теперь вы, — сказала она, спрыгивая. А затем ослепительно белая вода, бурная, сдавленная, вырвалась в воздух. Заработал фонтан. Сквозь его шум издали донеслись звуки марша. Вся поверхность пруда сморщилась от падающих капель. Голубой воздушный шарик мягко стукнулся о воду. Как сразу же столпились у пруда няньки, дети, и старики, и молодые люди, как они наклонялись и размахивали тростями! И маленькая девочка, протягивая руки, побежала к своему шарику, но он утонул около самого фонтана.

Эдвард Краттендон, Джинни Карслейк и Джейкоб Фландерс шагали втроем по желтой гравиевой дорожке, потом прямо по траве, прошли под деревьями и оказались у беседки, в которой Мария Антуанетта имела обыкновение пить шоколад. Эдвард и Джинни вошли внутрь, а Джейкоб остался стоять, усевшись на ручку трости. Скоро они вышли.

— Ну? — сказал Краттендон, улыбаясь Джейкобу.

Джинни ждала, Эдвард ждал, и оба смотрели на Джейкоба.

— Ну? — сказал Джейкоб, улыбаясь и опираясь о трость обеими руками.

— Пошли, — решил он и двинулся вперед. Остальные двое, улыбаясь, последовали за ним.

А потом они завернули в маленькое кафе, в каком-то переулке, где люди сидели и пили кофе, разглядывали военных и задумчиво стряхивали пепел в пепельницы.

— Нет, он совсем другой человек, — говорила Джинни, сцепив пальцы над своим бокалом. — Вы, наверное, себе не очень представляете, о чем говорит Тед, — сказала она, глядя на Джейкоба. — А я его понимаю. Я иногда готова с собой покончить. Бывает, он лежит в постели целый день — просто лежит… Еще не хватало, прямо на стол! — Она замахала руками. Жирные переливчатые голуби вразвалку ходили у их ног.

— Смотрите, какая у той женщины шляпа, — сказал Краттендон. — Надо же такое придумать… Нет, Фландерс, я бы, наверное, не смог жить, как ты. Ходить по этой улице напротив Британского музея — как она называется? — понимаешь, о чем я? Там все такое… Эти толстые женщины, и этот, который стоит посреди улицы, как будто с ним сейчас припадок будет…

— Их все здесь кормят, — сказала Джинни, отмахиваясь от голубей. — Дурацкие птицы.

— Не знаю, конечно, — произнес Джейкоб, затягиваясь сигаретой. — А зато там есть собор Святого Павла.

— Я говорю про то, что ты ходишь в свою контору.

— Да черт с ней, с конторой! — запротестовал Джейкоб.

— Нет, ну про тебя что говорить, — сказала Джинни, глядя на Краттендона. — Ты же сумасшедший, ты же только о живописи и думаешь.

— Да, так оно и есть. Ничего не поделаешь. Послушай-ка, а как там насчет пэров, уступит король или нет?

— Да уж ему придется уступить, — ответил Джейкоб.

— Видишь! — воскликнула Джинни. — А он в этом разбирается.

— Понимаешь, я б и жил так, если б мог, — сказал Краттендон, — но я просто не могу.

— Я бы, наверное, смогла, — сказала Джинни. — только так живут все, кто мне не нравится. Я имею в виду — дома. Они же ни о чем другом не разговаривают. Даже люди вроде моей матери.

— Если бы я сюда переехал и стал бы жить здесь… — начал Джейкоб. — Сколько я тебе должен, Краттендон? Ну, ладно. Как хочешь. Вот глупые птицы, когда нужно, так их и нет, — улетели.

И наконец, под дуговыми фонарями у Гар-дез-инвалид, одним из тех непостижимых движений, которые почти неощутимы, но вполне определенны, которые могут либо обидеть, либо остаться незамеченными, но, как правило, вызывают ощущение неловкости, Джинни и Краттендон потянулись друг к другу. Джейкоб остался в стороне. Они должны были проститься. Следовало что-то сказать. Сказано ничего не было. Мимо прошел человек с тележкой, и так близко: что тележка чуть не проехалась по ногам Джейкоба. Когда Джейкоб вернул себе утраченное равновесие, те двое уже отворачивались, хотя Джинни оглядывалась через плечо, а Краттендон, помахав рукой, исчез, как и подобает настоящему гению.

Нет, Джейкоб ничего не рассказал об этом миссис Фландерс, хотя чувствовал — совершенно точно, — что важнее этого ничего на свете нет; а Краттендон и Джинни казались ему самыми замечательными людьми, каких он когда-либо видел, — ведь он, конечно, не мог представить себе, как оно потом обернулось — что Краттендон стал писать фруктовые сады и ему поэтому пришлось жить в Кенте; и хотя теперь он, как будто, мог бы уже распрощаться с яблоневым цветом, потому что жена, ради которой все это делалось, ушла от него к одному писателю, — но нет, Краттендон по-прежнему, свирепо, в одиночестве, пишет фруктовые сады. А Джинни Карслейк после романа с Лефаню, американским художником, зачастила к индийским философам, а сейчас живет в Италии по разным пансионам и бережно хранит шкатулку для драгоценностей, в которой лежат обыкновенные камушки, подобранные на дороге, Но если внимательно в них вглядеться, говорит она, разнообразие переходит в единство, и это каким-то образом оказывается тайной жизни, что отнюдь не мешает ей следить за тем, как миска с макаронами обходит стол в пансионе, а иногда весенними вечерами она ошарашивает застенчивых молодых англичан своими признаниями.