Книга Блуждающая звезда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Теперь на пляж подтягивались и другие семьи. Это были по большей части беженцы из Центральной Европы, все в черных одеждах. Расположившись на дюнах у дороги, глядя на море и не проявляя нетерпения, они ждали. Только детям и молодежи не сиделось на месте. Они носились по пляжу туда-сюда, перекликались. У кого-то были с собой музыкальные инструменты — аккордеон, гитара, губная гармоника. Время от времени слышалось нестройное пение.

Никто не думал о том, что будет дальше, не загадывал наперед. Они словно оказались вне времени и парили над землей. Такой это был день, без начала и без конца. Грузовики приехали в лагерь иммигрантов под Хайфой еще затемно. Эстер и Элизабет спали одетые, собранные чемоданы стояли рядом. Миг — и они уже сидели в грузовике. Жак сел в другой, где были только мужчины, все с оружием, на тот случай, если на них нападут по дороге. Когда грузовики въехали в Тель-Авив, солнце уже сияло вовсю. Потому и не было, казалось, у этого дня начала.

На въезде в город они встретились с другой колонной машин, направлявшейся в обратную сторону, в Хайфу. Все мужчины спрыгнули на дорогу, чтобы посмотреть на эту колонну. Они громко кричали, аплодировали. Жак подошел к машине, где была Эстер. Его глаза блестели. «Это англичане, — сказал он, — они уезжают. Мы свободны!» Английские бронемашины медленно катили по пыльной дороге, а в середине колонны ехал автомобиль самого верховного комиссара Каннингэма. Машины миновали толпу мужчин и женщин и скрылись в облаке пыли — они направлялись туда, где ждал их крейсер «Эралус».

Между тем люди расположились на пляже и принялись за еду, достали хлеб, маслины, фрукты. Какие-то молодые парни развели костер, зажарили двух барашков и раздавали всем мясо. Один из них, совсем мальчик, подошел к Эстер и протянул полную тарелку. Эстер взяла кусок, за ней Элизабет, и Жак тоже. Мальчишке было лет двенадцать-тринадцать. Красивый лицом, смуглый, кудрявый, огромные черные глаза блестели, как агаты. «Как тебя зовут?» — спросила Эстер по-французски. Но он ее не понял. Жак перевел. «Йоханан. Он из Венгрии. Тоже едет в Иерусалим». Мальчик пошел дальше раздавать куски мяса ждавшим на пляже семьям.

Поев, они вымыли руки морской водой с песком. Потом Жак Берже открыл книгу и стал медленно читать, по ходу переводя для Эстер, главу Беаалотха, где говорится об огне, горевшем, точно метеор, в ночи до утра, и облаке над скинией, что указывало народу Моисея путь в пустыне. Эстер слушала нездешние, таинственные слова, они так странно звучали у синего моря, под безоблачным небом, на этом пляже, где расположились в ожидании семьи иммигрантов, и дети играли в песке, и доносились откуда-то звуки губной гармоники, и пахло дымом. Эстер вспоминала огни, которые видела в Сен-Мартене, когда впервые вошла в храм, вспоминала горевшие в полумраке свечи и старого Ицхака Салантера в белом покрывале, который читал слова на жестком и нежном, непонятном ей языке.

Было около четырех, когда Эстер и Жак отправились в Старый город, к музею. Они шли с толпой молодежи и детей. Музей окружали вооруженные солдаты, были тут и ополченцы в штатском, с нарукавными повязками. Широкий проспект был полон народу, но стояла тишина. Вновь прибывшие останавливались и ждали, бесшумно, молча. Из подъехавшей машины вышли мужчины и женщины и скрылись за дверьми музея. Поверх голов, привстав на цыпочки, Эстер высмотрела невысокого человека в черном, с лицом старого пастыря и буйной седой шевелюрой. Потом из репродуктора, установленного в саду старого дома, зазвучал голос — глухой, чуть хрипловатый, и все затаили дыхание, чтобы расслышать, что он скажет, — даже те, кто не знал языка. Жак, склонившись к Эстер, переводил: «Израиль — земля, где родился еврейский народ; его религия, его независимость, его культура родились здесь… Для него и для всего человечества здесь была написана эта книга, дабы быть дарованной миру…» Дальше Жак не переводил — не мог говорить. Когда голос, резко оборвавшись, смолк, с минуту стояла тишина, и вдруг зазвучало пение, издали, потом все ближе, ближе, заполнило всю площадь, соседние улицы, разлилось так широко, что его, наверно, слышал весь мир. Эстер не пела, она не знала слов, но у нее перехватило горло, и глаза наполнились слезами. Снова наступила тишина, и раздался усиленный репродуктором, легкий и певучий голос старого раввина Маймона, произносившего благословение. Жак наклонился к Эстер и шепнул: «Израиль существует теперь, Израиль провозглашен». Над музеем взмыл на древке и заплескался в небе флаг с голубой звездой.

Молодые люди с пением разбежались по улицам. Протягивая друг другу руки, становились в хороводы и цепи, Эстер была захвачена всеобщим ликованием, она тоже бежала во весь дух, держа за руку какую-то девушку в матросской тельняшке. После стольких тягот это было упоение, хмельной восторг. И Жак тоже бежал по залитым светом улицам, то нагоняя Эстер, то отставая. Музыка и пение были повсюду.

В кафе у пляжа они присели отдохнуть, выпить кто кофе, кто пива. Девушку в тельняшке звали Мириам, еще одну, присоединившуюся к ним, — Алексия. Парни тоже назвались: Самюэль, Иван, Давид. Они говорили только на идише, по-немецки и немного по-английски. Все пили, курили, смеялись, пытаясь объясниться жестами. Больше ничто не имело значения. Жак обнимал Эстер, гладил ее волосы. Он был немного пьян.

Потом они снова пошли бродить по улицам. Несмотря на канун шабата, молодежь продолжала танцевать и музыка не смолкала. Когда стемнело, они вернулись на берег, туда, где росли на глинистой земле сосны за далеко выступавшими в море скалами. Набрав хвороста и сосновых иголок, парни развели между камнями костер: хотелось посмотреть на огонь. Разговаривали мало, сидели вокруг костра, слушая, как потрескивает пламя, и время от времени подбрасывая ветки. Никогда они не видели такого красивого огня, он сиял в ночи и плясал под налетавшим с моря ветром.

Когда костер погас, они легли под соснами на подстилку из хвои. Земля плыла и покачивалась, точно плот, уносимый потоком. Эстер чувствовала прижавшееся к ней тело Жака, слышала его дыхание. Слышала рядом другие парочки, шорох сосновых игл и хруст веток под ними. Губы Пастушка искали ее губы. Он весь дрожал. Эстер встала: «Пойдем, надо вернуться к маме». Некоторое время они шли молча. Потом Эстер взяла Жака за руку, и они побежали, увязая ногами в песке, в дальний конец пляжа. Элизабет, закутанная в свою старую плащ-палатку, сидела, привалившись спиной к чемоданам. Когда они подошли, она сказала только: «Надо поспать». И легла на песок.

* * *

Два дня спустя Эстер и Элизабет ехали в кузове грузовика в Иерусалим. Колонна, состоявшая из шести грузовиков и американского джипа, медленно катила по разбитой дороге через голые холмы на восток от Рамлы. В двух головных грузовиках ехали вооруженные мужчины, и Жак Берже был с ними. Остальные четыре везли женщин и детей. Отодвигая брезент, Эстер видела только пыль да зажженные фары следующего грузовика. Только изредка пыль рассеивалась, и можно было разглядеть холмы, овраги, кое-где дома. Ветер был холодный, небо незыблемой синевы. И все же война — она была здесь, повсюду вокруг них. В новостях сообщали об убитых еврейских фермерах в поселении Атарот. Перед отъездом в Тель-Авиве Жак прочел Эстер воззвание генерала Шалтиэля, расклеенное на стенах: «Враг посягает на Иерусалим — вечный город нашего вечного народа. Битва будет яростной и беспощадной, мы не отступим. Мы победим — или нас уничтожат! Мы будем сражаться до последнего за наше будущее и за нашу столицу». На днях арабская армия под командованием Джона Бэгота Глабба и короля Абдаллы бомбила дорогу между Тель-Авивом и Хайфой. Египтяне перешли границу, двигаясь на подмогу войскам к западному берегу Мертвого моря.