Книга Волхвы - Всеволод Соловьев

Вопрос оставался открытым. Час был уже поздний, и гости разъезжались, унося с собою смутное, неопределенное, но сильное впечатление, уезжали как бы опьяненные, отуманенные.

Наконец в гостиной Сомонова осталось всего несколько человек. Потемкин все сидел, развалясь на кресле. На лице его блуждало задумчивое, неопределенное выражение. Вот он обратился к графу Фениксу:

– То, что вы и ваша прекрасная жена показали нам, и то, что вы говорите, – очень интересно, но подумали ли вы о том, где вы все это показали и кому показали?

Граф Феникс с улыбкой глядел ему прямо в глаза.

– О чем же тут думать? – проговорил он.

– А вот о чем, милостивый государь, ведь мы варвары, а потому опасны. Мы заинтересованы и не можем остановиться до тех пор, пока не почтем себя удовлетворенными. Полагаете ли вы, что мы дозволим вам уйти, исчезнуть, только подразнив наше любопытство, только смутив нас?

– Нет, я этого не полагаю, и если вы вспомните, ваша светлость, то я начал с того, что я могу показать вам очень много интересного и что хочу не на словах, а на деле доказать вам мое глубокое уважение к вашей особе. Я готов исполнить все ваши требования, обещаю ничего не скрывать от вас. Но, согласитесь, не могу же я удовлетворить все ваши желания в один час, в один вечер, сразу? К тому же спросите нашего достоуважаемого хозяина, о чем я говорил с ним сегодня.

– О чем он говорил с тобою, граф? – спросил Потемкин Сомонова.

Тот, хотя и не особенно охотно, объяснил все относительно предположенного составления цепи.

Потемкин с интересом слушал.

– Ну, и что же, сделали вы ваш выбор? – обратился он к графу Фениксу.

– Выбор сделан, – спокойно ответил чародей. – Цепь образовалась естественно, само собою. Все, что было излишним, все, что мешало, – ушло. Здесь теперь, в этой комнате, собраны именно те люди, с которыми я могу и должен быть откровенен, которых могу и должен посвятить во многое. Желаете ли вы составить цепь, необходимую для проявления некоторых сил?

Конечно, все громко и поспешно изъявили свое желание.

– Здесь недостает только одного человека, – невольно и почти бессознательно воскликнул граф Сомонов, – одного звена в нашей цепи нет.

Глаза графа Феникса блеснули

– Я уже заметил, – произнес он даже как бы несколько резким голосом, – что цепь должна была образоваться естественно и свободно. Никто никого не заставлял ни уезжать, ни оставаться. Остались именно те, кто должен войти в цепь, уехали только лица или бесполезные, или даже вредные для составления действительной или сильной цепи. – Я здесь! – вдруг прозвучал какой-то странный голос.

Все невольно вздрогнули и обернулись. В дверях гостиной показалась фигура князя Захарьева-Овинова. Неспешно, спокойным шагом он приблизился к говорившим. Легкая краска вспыхнула на лице графа Феникса и исчезла. Легкая краска вспыхнула тоже и на лице Потемкина. Оба они почувствовали тревогу, оба встрепенулись, и оба не отдали себе отчета в своих ощущениях.

– Итак, я в вашем распоряжении, господа, – говорил граф Феникс, – когда же мы соберемся, где соберемся?

– Зачем откладывать! – воскликнул Потемкин. – Надо ковать железо, пока оно горячо! Сегодня действительно поздно, всем пора спать, а завтра вечером мы соберемся, и, я думаю, здесь, у тебя, граф Александр Сергеевич, так что ли?

Сомонов был в восторге. Он именно боялся, что Потемкин велит всем приехать к нему и тогда выйдет гораздо хуже.

Граф Александр Сергеевич вовсе не рассчитывал на Потемкина. Он его пригласил только вследствие требования своего «божественного гостя». Потемкин в деле мог быть помехой, а между тем с ним ничего не поделаешь. Хорошо еще, что он в каком-то особенном, почти несвойственном состоянии духа… Пусть же будет все как должно быть, как предназначено…

Таким образом, было решено собраться на следующий вечер, и все разъехались. Впрочем, перед расставанием граф Феникс вдруг решил, что цепь все же неполна и что следует пригласить графиню Зонненфельд.

Все согласились с этим, особенное же удовольствие выразил князь Щенятев. Он себя не помнил от радости, что попал в цепь.

IX

На следующий вечер в назначенный час все были в сборе в кабинете Сомонова. Даже Потемкин не заставил себя ждать. Казалось, он был совсем новым человеком; от его привычной небрежности не осталось и следа. Он превратился в радушного простого человека, был приветлив и ласков со всеми и особенно ласков был с прекрасной Лоренцой.

Она казалась несколько рассеянной и задумчивой. Что касается графини Зонненфельд, то она, напротив того, была, очевидно, в каком-то возбужденном нервном состоянии.

Князь Захарьев-Овинов явился после всех, уже в то время, когда всеобщее внимание было обращено на графа Феникса. При входе его Елена побледнела, но тотчас же справилась с собою. Даже рука ее не дрогнула, прикоснувшись к его руке.

Он отошел, и она продолжала беседовать по-итальянски с Лоренцой.

Потемкин, так сказать, открыл заседание.

– Вот мы все и собрались! – воскликнул он. – И каждый из нас, конечно, страдает большим нетерпением. Господин чародей, для чего же вы собрали нас?

Граф Феникс сидел, задумчиво опустив голову. При этом обращении Потемкина он поднял на него свои черные, блестящие глаза и не то иронически, не то печально усмехнулся.

– Господин чародей! Какая насмешка в этом названии! – воскликнул он.

– Нисколько! – перебил его Потемкин. – Поверьте, что если бы я намерен был насмехаться, то не приехал бы сегодня сюда. Со вчерашнего дня я много думал о том, чему мне пришлось быть свидетелем, и, назвав вас чародеем, я назвал вас так, как называю вас в своих мыслях. Для меня вы чародей, и только. Да мы все ведь и не знаем, кто вы.

Лицо графа Феникса побледнело, и на этом красивом, энергичном лице мелькнула как бы печаль, как бы страдание.

– Князь, – сказал он, – какой вопрос вы мне задаете! Но ведь именно с этого вопроса и необходимо нам начать, отвечая на него, я только и могу доказать, как серьезно смотрю я на сегодняшнее наше собрание. Я в чужой стране, среди людей, еще вчера бывших мне совсем чуждыми. Но и я, и жена моя – мы хорошо знаем, что находимся здесь не случайно. Вы спрашиваете меня, кто я? А если мне самому перед собою трудно ответить на вопрос этот? Я могу говорить только искренно, без всяких стеснений. И эта искренность, я знаю это и чувствую, свяжет и соединит меня с моими новыми друзьями. Слушайте же мою исповедь и сами судите о том, кто я. Где я родился, кто были мои родители, я не помню. Этот вопрос, конечно, не мог не занимать меня, но я никогда не узнал ничего определенного. У меня есть только смутные предположения, настолько смутные, что нечего и говорить о них. Первые годы детства я провел в Медине, в Аравии. Там я был воспитан под именем Ашарата. Я жил во дворце муфти. Я хорошо помню, что со мною всегда было трое слуг: один белый и двое черных. При мне был также наставник-воспитатель по имени Альтотас. Я его помню всегда старым, но крепким и бодрым. Этот Альтотас был для меня самым близким человеком, и я всегда очень любил его. Позднее на все мои расспросы Альтотас говорил мне, что я остался сиротою с трехмесячного возраста и что мои родители были высокого и благородного происхождения и христиане. Но я никогда не мог от него добиться, чтобы он назвал их имя, а также место моего рождения. Впрочем, по нескольким вырвавшимся у него намекам я могу предполагать, что родился на Мальте. Альтотас много заботился о моем образовании. Сам он был настоящий ученый и обладал самыми разносторонними и глубокими познаниями. У меня были хорошие способности, и я все очень быстро усваивал; но более всех наук мне были по сердцу физика, ботаника и медицина. В этих науках я делал быстрые успехи. И я, и Альтотас – мы носили мусульманскую одежду и для виду казались принадлежавшими к магометанской религии. Но это было только по внешности, а в действительности мы исповедывали истинную религию, начертанную в сердцах наших. Муфти часто навещал меня. Он относился ко мне с большой добротою и, кажется, очень уважал моего воспитателя. Альтотас научил меня большинству восточных языков. Он часто говорил мне о египетских пирамидах, об этих громадных подземельях, вырытых древними египтянами для того, чтобы сохранить там и оберегать от оскорбления времени сокровища человеческих знаний. Мне минуло двенадцать лет, когда Альтотас объявил мне, что мы должны покинуть Медину и начать наше путешествие. Мы прибыли в Мекку и остановились во дворце шерифа. Меня облекли в великолепные одежды, и на третий день после нашего прибытия мой воспитатель представил меня шерифу, который был со мною до крайности ласков. При виде этого властителя со мною произошло что-то особенное. Я почувствовал необыкновенное волнение и нежность; стал плакать от радости и заметил, что шериф едва удерживается от слез. Три года я оставался в Мекке, и почти не проходило дня, чтобы меня не звали к шерифу, и каждый день доказывал мне, что он все сильнее и сильнее меня любит. Но почему он меня так любит, почему я его так люблю – я не знал, и никто мне ничего не мог объяснить… Мне почему-то казалось, что негр, приставленный ко мне и спавший со мною, много знает, и я стал от него допытываться. Но негр молчал и только однажды сказал мне, что если я должен буду покинуть Мекку, то мне следует опасаться огромных несчастий и что пуще всего я должен опасаться города Трапезунда.